Доктор сел у изголовья больной и стал ее осматривать. Послушав ей сердце и легкие, измерив давление, он поднял голову, обвел взглядом Галину Тимофеевну, мужчину и жену, выглядывающую из-за его спины, убедился, что они замерли в ожидании его слова и заговорил:
— Как врач…
Все согласно кивнули.
— … Как врач я не могу не думать о гипертоническом кризе…
Народ закивал.
— Но, — он взглянул на отрешенное лицо больной, — если принять к сведению, что недуг сопровождается тошнотой и расстройством желудка, то убеждаемся, что на сей раз мы имеем дело с обыкновенным пищевым отравлением.
Слушатели еще усерднее закивали. «Правильно!» — не выдержала соседка и тут же густо покраснела. Муж строго обернулся на нее. Доктор кивнул, то ли тому, что женщина сказала, то ли тому, что муж строго оглянулся на нее.
— Правильно! — поправил жену сосед.
Старушка что-то попыталась сказать, но вместо этого получился невнятный стон. Доктор внимательно склонился к ней. Но старушка ничего не выговорила. Тимофеевна вопросительно посмотрела на доктора. Доктор поспешно застегнул полы халата. Старушка снова застонала и приподняв руку, попыталась жестом что-то сообщить. Люди не поняли ее и обратились к доктору в надежде на диагноз. «Я же говорил!» — сказал он и встал. Люди не поняли, что из сказанного им он сейчас имел в виду, но все же кивнули. Старушка снова сделала жест рукой. Доктор неторопливо, но с досадой собрал инструменты в чемоданчик. Вдруг собачка, лая, подбежала к граммофону. Старушка снова что-то попыталась сказать, но вышел только стон. Жужу кружилась вокруг граммофона, лаяла и имела сообщить что-то. «Той-терьер, японская порода», — пробормотал доктор и сердито направился к двери. Люди вскочили.
— Галина Тимофеевна, вы наверное останетесь с больной… Две таблетки анальгина, не забудьте резерпин, и это, что я выписал, но прежде всего, — он пронзил взглядом собачку, продолжавшую с лаем носиться вокруг граммофона, — это покой, покой и еще раз покой! — и, отвесив общий поклон, он поправил очки и, собирая полы халата рукой, в которой держал чемоданчик, вышел в прихожую.
— Вот это врач! — сказал сосед, не глядя на жену.
— Тут же выставил диагноз, — ответила она мужу, и взглядом, и тоном своим извиняясь перед ним. Муж, показывая, что он ей все забыл, а теперь думает о другом, сказал:
— Почему эта собака все вокруг патефона бегает?
Жизнь ее была полна воспоминаний об отце и воспоминаний о том, что и когда вспоминалось. Старушка совсем не знала матери и не думала о ней. И отца помнила как сон. Она помнила: он был красив. Помнила, или помнила по рассказам? Но как он выглядел?.. Как он выглядел — этого она не знала. Единственный его портрет попал к ней недавно: сотрудники музея, который находился по соседству, нашли фотографию и дали ей копию. Там ее отец стоит в группе своих сородичей князей Чачба-Шервашидзе. Но, как нарочно, то место, где приходилось его лицо, было отщиплено, и как она ни старалась, как не увеличивала снимок, не смогла выявить лицо отца. Все же она увеличила снимок и вывесила на стене. Над граммофоном. Заснет и во сне видит незнакомого отца. Меняясь с годами, все прекраснее виделся ей его лик — и в ее юности он был прекрасен, но был как в тумане, зыбкий был и призрачный; теперь он стал яснее и жизнеподобнее.
