Прием в московском аэропорту был несколько неловким. Высокопоставленные советские должностные лица были недовольны низкими темпами поступления помощи с Запада, но, будучи опытными дипломатами, они знали, когда проявлять свой гнев, а когда скрывать. Несколько молодых советских дипломатов на приеме еще не овладели этим навыком. Никто из них не обвинял западных гостей в том, что те ждут, пока погибнет последний советский солдат, но укор в их глазах наводил на мысль, что они думали именно об этом.
Невысокий, крепко сложенный человек, который шесть часов спустя приветствовал Гарримана и Бивербрука в своем кремлевском кабинете, был более отстраненным, чем во время встречи с Гопкинсом восемью неделями ранее. Отвечая на вопросы, Сталин обращался к переводчику, словно стараясь избежать зрительного контакта. Однако он был откровенен в отношении ситуации на фронте. За восемь недель до этого он заверил Гопкинса, что весной 1942 года Красная армия будет занимать те же позиции, что и летом 1941 года. Две танковые группы, кружившие к югу от Москвы, опровергли этот прогноз. Советский Союз теперь боролся за выживание, и Сталин это признал. «Москва – ключ ко всему, – сказал он. – Ее нужно удержать любой ценой. Это мозговой центр всех советских операций». В худшем случае Красная армия отступит к Уралу и будет держать оборону там, но это означало бы оставить врагу Москву и бо́льшую часть европейской России. От одной мысли об этом Сталин едва ли не вздыхал: «Если бы Гитлер дал нам еще один год, все было бы по-другому».
Возвращаясь вечером в посольство, Гарриман удивился, что в небе мало немецких самолетов. Когда на следующий день он сказал об этом российскому коллеге, тот ответил, что советские зенитные расчеты вселяли в немецких летчиков священный трепет. Но Гарриман подумал, что этому может быть другое объяснение. Немцы рассчитывали быть в Москве через несколько недель и хотели взять город в относительно нетронутом виде.
На следующий вечер Бивербрук и Гарриман, возможно, первыми среди жителей Запада испытали на себе эффект доктора Джекила и мистера Хайда, которым Сталин прославился позже по ходу войны. Двадцать восьмого сентября они встретили замкнутого, но вежливого доктора Джекила. На следующий день в кабинете Сталина их ждал злой, грозный мистер Хайд, который внезапно обвинил своих гостей в «недобросовестности» и стремлении увидеть «разрушенный Гитлером советский режим». В качестве аргумента Сталин заявил о нежелании Великобритании и Америки снабдить советскую армию дополнительными танками и самолетами. «Вы прилагаете недостаточно усилий, и это ясно дает понять, что вы желаете Советскому Союзу поражения», – сказал он. В надежде успокоить вождя Гарриман предложил пять тысяч бронеавтомобилей; Сталин отклонил предложение взмахом руки и язвительно назвал машины смертельными ловушками. Шли минуты, напряжение росло, Сталин нервно расхаживал по комнате, куря папиросу за папиросой. Когда Бивербрук вручил ему письмо Черчилля, он вскрыл конверт своими большими крестьянскими руками, быстро взглянул на его содержимое, а затем бросил на стол непрочитанным. Когда присутствовавший в кабинете Молотов в конце встречи напомнил о письме, Сталин кивнул, вложил его в конверт и, так и не прочитав, передал секретарю.
