В отчете о Московской конференции Гарриман отметил, что он и Бивербрук могут объяснить поведение Сталина на второй встрече одной из трех причин.
1. Он считал, что получит от англичан и американцев больше, если проявит жесткость.
2. Он недоволен комплексным планом предоставления помощи, который предлагали союзники.
3. Он обеспокоен ситуацией на фронтах.
Гарриман и Бивербрук угадали: третий вариант был правильным. На следующий день, 30 сентября, началась операция «Тайфун».
Операция сразу оправдала свое название. В ходе Орловско-Брянской операции Красная армия потеряла 80 тысяч убитыми и 4 тысячи ранеными, 50 тысяч советских солдат попали в плен. Другие линии обороны к югу от Москвы были прорваны или держались из последних сил. Решающим днем операции стало 5 октября. Утром советский разведывательный самолет заметил немецкую танковую колонну длиной почти двенадцать миль, приближавшуюся к Юхнову, городу на западе от Москвы. Рапорт пилота обескураживал: до столицы от Брянска было почти 240 миль, от Орла чуть больше 200 миль, а от Юхнова едва ли 100 миль – всего два дня быстрым маршем. На место отправили второй советский самолет. Когда и его пилот подтвердил наличие танков, глава НКВД Лаврентий Берия пригрозил расстрелять командира авиаподразделения «за разжигание паники». Дорога на Москву была открыта.
«Мобилизуйте все, что есть», – приказал Сталин командованию Московского округа в тот же день. Позже он провел экстренное заседание Государственного комитета обороны и приказал Жукову, руководившему обороной Ленинграда, немедленно вернуться в Москву. Он также отозвал войска из Сибири, с маньчжурской границы и из других местностей советского Дальнего Востока. В начале сентября СССР мог выставить на защиту Москвы 800 тысяч солдат[145]. Спустя месяц оставалось всего 90 тысяч человек[146]. Шестого октября в Москве выпал первый снег. В первой половине дня столица выглядела нетронутой, как зимняя тайга. Потом выглянуло солнце, и серый, грязный, уставший от битв город проступил из-под тающего снега. «Было предчувствие… катастрофы», – писал известный советский историк Петр Миллер[147].
«Магазины пусты, – отмечал Миллер; – исчезло даже кофе… И опять усиленно нажимают с эвакуацией детей (три дня назад раздавали детские карточки на молоко, следовательно], рассчитывали на пребывание детей в городе). Какое-то смутное ощущение грядущей катастрофы. Это чувствуется, носится в воздухе. И слухи, слухи: Орел отдан, Вязьма отдана… Сегодня это настроение особенно ощутительно»
