В день его похорон я не был в школе. То ли накануне опять избили, то ли простудился – не помню. Лежал, короче говоря, в постели (в железной кровати). Совсем один в комнате и в квартире. Родители и соседи ушли на работу; сестру, наверное, отвели в детский сад. Помню, что был один, и тишину. И как взвыли в полдень трубы: заводов – где-то за Невой, а прямо под окнами (выходившими на Калашниковскую – теперь Синопскую – набережную) – речных буксиров.
Я поднялся, встал босиком на пол и стоял – двуногий без перьев читавший Шекспира идиот в исподнем – по стойке «смирно», пока они не кончили выть. Мне было одиннадцать лет – правда, еще не полных.
На днях раскрыл, чтобы перечитать (для этого текста), «Повесть непогашенной луны». На последней странице помета: «Москва, на Поварской, 9 января 1926 года». Последние два предложения последнего абзаца:
«Гудки гудели долго, медленно, один, два, три, много, – сливались в серый над городом вой. Было совершенно понятно, что этими гудками воет городская душа, замороженная ныне луною».
33
Гамлет заскучал в середине третьего акта, в самый опасный момент. Как только убедился насчет Клавдия. Как только сделал то, что было необходимо сделать, чтобы убедиться (с точки зрения литературы – это одно и то же): пустил в упыря серебряную пулю. То есть, конечно же, стрелу.
Без метафор говоря – написал текст. Говоря для чужих ушей – освежил чужую инсценировку некой итальянской новеллы, как делывал Шекспир. Якобы вписал пару монологов, а сюжет, уже готовый – включая убийство ядом, введенным в ушную раковину, – только его и дожидался. Что-то не верится: это значило бы, что Шекспир сам себя (заодно и Клавдия) ловит на плагиате; даже для него это слишком тонкая игра. Да и не нашлось такой новеллы, или похожей, а уж какие доки искали.
Король. Как называется пьеса?
Гамлет. «Мышеловка». Но в каком смысле? В переносном. Эта пьеса изображает убийство, совершенное в Вене; имя Герцога – Гонзаго; его жена – Баптиста; вы сейчас увидите; это подлая история; но не все ли равно?
А я, наоборот, полночи, а потом еще полночи, и еще – думал: а кто еще из авторов вот так, вместе с текстом, бросал и свою голову под топор? Кто еще осмелился – или кому посчастливилось (в кавычках) – публично оскорбить заглавного негодяя? То есть громко сказать (литература не умеет шепотом): не настолько умный вы злодей, чтобы никто не догадался, до чего вы подлый!
Какой-то скальд какому-то конунгу проскандировал (или пропел?) вису, близкую по содержанию, – и немедленно лишился головы.
