Соображение насчет презумпции невиновности по якобы неведению отчасти резонно. Отчасти даже позволяет разъяснить едва ли не самый загадочный и почти самый позорный факт в истории некоторой страны: что никто никогда ни разу не попытался физически уничтожить Сталина. А ведь он убил миллионы людей, и в каждом миллионе у каждого были ведь родители, у большинства – братья, сестры, у многих – дети, и не все же они сидели – многие, наоборот, ходили по улицам, ели мороженое и так далее. По праздникам таскали на себе портреты и лозунги, кричали «да здравствует» и «ура». Ни один не попытался отомстить за единственного, например, сына, или за любимую женщину, или за родную (простите избитый эпитет) мать.
Или даже оставим в стороне – отвергнем, если хотите, как варварский – обычай кровной мести. А просто чтобы предотвратить новые убийства, спасти другие миллионы других людей. Остановить неутомимого людоеда. Положить, как говорится, живот свой (тут без вариантов) за други своя. Либо ради блага, как говорится, будущих поколений. Не нашлось желающих. Ни одного на сотни опять-таки миллионов.
А вот вы и видите, в чем дело. Дело, видите ли, в том, что так называемые советские люди просто не знали (сами говорили и говорят еще: ну не знали мы), что это Сталин убил у кого мать, у кого сына, у кого дочь или внучку. Не знали даже – знал ли он, Сталин, про эти все убийства. Нельзя было это узнать. Не от кого. (Тени и призраки, конечно, являлись, но их нейтрализовала круглосуточно работавшая в каждой голове глушилка.) Только понять. Извлечь правду из предъявляемых сознанию фактов. Умом. Исключительно своим, личным, уж какой у кого был. И в расстрельных комнатах многие, наверное, понимали. (Что в лагерях – это даже известно точно.) Но у находившихся на так называемой свободе была подавлена и отключена область головного мозга, отвечающая за ориентацию в больших структурах. За пределами семьи, подъезда, отдела, бригады. Таким образом, советские не являлись животными политическими – Аристотель, извините! – а процветали на правах, развивавших веселую дефиницию Платона: двуногие без перьев. Поэтому они, если можно так выразиться, любили Сталина. (Как, должно быть, он презирал их за это!) С некоторыми даже при виде его изображений, даже просто при артикуляции этого псевдонима случался оргазм, так любили. И не только не стерли с лица земли, а – когда за них это сделал некто Кондратий, – оросили труп своего палача мегалитрами искренних слез. (Вот он, зенит позора.)
