Возможно, Крайтон воображал, что завоюет доверие принца, симпатию, а там, глядишь, и дружбу. И они, как Чичиков с Маниловым, – как Меркуцио с Бенволио, – станут, ежедневно прогуливаясь, весело беседовать обо всем на свете.
Как Ф. Ц. Лагарп – с Александром I Павловичем. Как В. А. Жуковский – с Александром II Николаевичем. В таких разговорах ум принца как бы сам собой усвоит идеалы гуманизма. И, взойдя когда-нибудь на престол, Винченцо I Гонзага станет великим государственным деятелем. Скажем, установит в Европе вечный мир. Или повысит скорость прогресса.
Обстоятельства шотландца были все-таки не слишком хороши, перспективы – неясны, добытая столькими усилиями слава – неудовлетворительна. Ах, несравненный Крайтон! изумительный! великолепный! admirable! Как если бы он был аттракцион шоу-бизнеса. Не всесторонне развитая личность – мечта человечества (и Чехова), – а бродячий цирк с поющим слоном.
В общем, он согласился. Принял предложение. Остался.
В Мантуе так в Мантуе. Ненадолго. Навсегда.
Был зачислен в свиту принца. Все шло вроде бы недурно. И дамы, как повсюду и всегда, влюблялись пачками. Сам он не думаю, чтобы решился на поступок непедагогичный. То ли не успел разобраться, которая чья. То ли сплетня пробежала как кошка. То ли вообще это даже не слух, а позднейшая гипотеза.
3 июля (1582) ночью в переулке налетели с обнаженными шпагами трое (четверо? пятеро?) в масках. Двоих (троих? четверых?) уложил за полминуты. А еще через полминуты сам рухнул на угловатый мантуанский булыжник. И слушал, как насвистывает, удаляясь, его убийца.
Написано про Джеймса Крайтона в одной из энциклопедий: «находясь на вершине славы и успеха, погиб в банальной стычке на улице города».
Ну в точности как Меркуцио. Такая же неудача.
29
Да не такая.
Крайтон поднялся на ноги и добрел до лавки аптекаря.
Ну вы помните: крохотное помещеньице в полуподвале, мигающая свеча, с потолка свисают панцирь огромной черепахи, чучело крокодила…
И кожи всяких страшных рыб; на полках
Склад нищенский пустых коробок, склянок,
Зеленых глиняных горшков, бичевок,
Семян, засохших розовых пастилок…
Переведено, что называется, спрохвала. Как, впрочем, и написано: точно ли коробки пустые, горшки зеленые, а пастилки розовые, – и кому это интересно? уж не Ромео ли, только что получившему известие о смерти Джульетты? Но это все пустяки, а важно, что мантуанский аптекарь, чья жизнь, по мнению Ромео, не стоила сорока золотых:
Я вижу голод на щеках увядших.
