Ратмир Григорьевич глянул и увидел, что между пепельницей, на которую он давил, и стенкой существует косой зазор, в который свободно мог проскользнуть говорящий усач, а меж тем он не делает никаких попыток смыться, а точно прилип к хрустальной вогнутости.
Пожав плечами, недоверчиво усмехаясь (надо же!), бизнесмен отвел пепельницу с прилипшим пленником от стены, на вытянутых руках, в перевернутом виде отнес ее к столу и поставил тараканом вниз.
— Ну что ж, — сказал он, настраиваясь воспринимать безумную эту ситуацию юмористически, — ну что ж, отдохнем от коммерции обыденной, поторгуемся на волшебном уровне. Итак, господин усач, вы у меня в плену, и что вы мне можете предложить в обмен на свободу? По вашему веленью, по моему хотенью. Самоходную печь? Так у меня своих четыре иномарки. Царскую дочь? Верней, президентскую? Так она, говорят, замужем, да и я, в некотором роде, женат. Что там еще? Злато-серебро? Это, конечно, никогда не лишне, но и тут я особо не нуждаюсь…
— Знаю, знаю, — откликнулся хрустальный пленник, — крутой ты, Григорьич, воротила, даром что по образованию теплотехник. Восемь разнопрофильных магазинов в одном Питере, акций тьма, оборотный капитал не охватишь…
— Вот видишь, — веселился воротила с некоторым, правда, напряжением, — ничего мне от тебя не надо, век тебе, таракан, свободы не видать!
— А здоровье? — напомнил тот. — Здоровья, Григорьич, ни за какие бабки не купишь! Мотор у тебя, знаю, барахлит, с сосудистой системой швах, с опорно-двигательной не ахти. А лоханки твои почечные? А я бы тебе просоответствовал. Да и с внешностью бы помог, и с фигурой. Я твою внешность, Ратмир Григорьич, не хаю, но вспомни, как сам переживал, когда в Ларису влюбился из параллельного потока: мол, кабы мне нос попрямей, подбородок бы мужественный, да роста бы, да спортивности — все бы, мол, за это отдал. В электричке-то еще, помнишь, плакал?
Ратмир Григорьевич побледнел, сжал края пепельницы так, что заломило пальцы. В волшебной сущности всеведущего таракана он больше не сомневался. Точно ведь было это, плакал он в полутемном пустом вагоне зимней электрички, уткнувшись лицом в окно. Плакал, отвергнутый, возвращаясь со студенческой лыжной базы на день раньше положенного срока. И тьма была за окном, и снег валил, невидимый во тьме, и лишь у платформенных фонарей он высвечивался, косо гонимый ветром, и переваливал через световые пятна, точно стремительная вода через валуны, разбрызганная на тысячи капель. Было это, было…
