Милиционер Семенов тихо выругался и повернулся на бок.
Вскоре все в зимовье мирно спали. Печка тревожно гудела.
7
Утром с выходом не спешили. Спускаться будет легче. Связи с Кругловым не было – видимо, они шли еще глубокой речной долиной. А вот с центральной усадьбой связь установилась. В радиорубке была жена Петрова Люба, бывшая геологиня, а теперь секретарша и по совместительству радистка. Шустов представил ее миловидное лобастое лицо, вспомнил, что ее сравнивали с Софи Лорен… Ему хотелось оттеснить лесничего и прямо спросить, не приехала ли Кристина. Хотя внизу наверняка такой же туман. И по всему участку гор и моря. Люба попросила подождать, и вскоре послышался мужской голос. Это был Вениамин Леонидович, директор, он снова выяснял подробности, вдруг спросил о Шустове, с кем он? Директор вчера говорил с военкомом, тот требует доставить лесника на призывной пункт, живого или мертвого. «Кто вообще его взял в тайгу?.. Прием!» Андрейченко обернулся к Шустову. Тот сказал, что Аверьянов. «Он говорит, Боря», – передал Андрейченко. «Какой Боря?!» – «Аверьянов Борис Сергеевич», – ответил Андрейченко, и связь оборвалась.
После вчерашнего дождя зимовье, лиственницы, перевал и соседние гольцы окутывал туман.
– А я ночью выходил – звезд было немерено, – удивленно сказал милиционер. – Думал, погода устанавливается, солнце выйдет.
– Выйдет, – уверенно ответил Андрейченко. – Оно уже и вышло. Потому и туман.
– Хм, не сказал бы, – возразил Семенов, глядя в оконце.
– Просто такой плотный туман, что не пробивается пока, – объяснил Андрейченко и громко зевнул.
Огонь в печи горел сегодня не так лихо, как вчера и ночью, не было хорошей тяги. В зимовье пахло горьковатым дымом лиственниц.
За завтраком Никита Семенов вспомнил о ночном прозрении и, выбрав момент, поведал об этом своим спутникам.
– Резервацию устроить, соответствующе? – спросил, неся ложку с дымящейся кашей ко рту и приподнимая брови, лесничий.
– Нет, зачем, – отозвался раздумчиво милиционер, вперив блестящие глаза-пуговки в слепое оконце. – Как-то по-другому… Все ж таки лесной тихий народ. А дуреет от водки.
– От нее все дуреют, – сказал Андрейченко. – Но не все голову теряют. Должна быть культура употребления, соответствующе. Да тунгусу культуру не привьешь. Культура ему – как об стенку горох. Все в тайгу смотрит, в чум. Вон им в Эвенкии дома хорошие строят, а они рядом чум ставят.
– Наверное, и не стоит навязывать, – подал голос молодой лесник Шустов, пытливо взглядывая на лесничего. – Им видней.
