У меня перед глазами мелькали картинки с материальными бонусами: «Юный химик», новый велик, путешествие вокруг света… ведро мороженого. Это я так научился охлаждать пыл, ставить себя на место. Мама, например, в подобном случае сказала бы голосом вредной тёти из старой комедии:
– Водока-ачку! – это у мамы вместо ведра мороженого.
Это называется «обломить», хоть бы и себя. Не научившись обламываться и «ставить себя на место», взрослым не станешь. Однако, пусть мне кто-нибудь объяснит, почему «место», на которое себя положено ставить, не предполагает наличие материальных бонусов: они что, не помещаются в одном месте с человеком? Или я, или бонус, так, что ли? Но тогда еще непонятнее, ибо зачем вообще нужен бонус, который никому не бонус, потому что он недоступен по причине отсутствия того, кто может воспользоваться «местом» и получить бонус.
Что будет дальше, никто не знал. Я думал, что дед начнет действовать. Дед, похоже, думал о том, что снаружи «форда» дождь очень мокрый, неполезный для его старости. О чем думал дядя Вадим, я решил не гадать. Уж больно человек загадочный: то у него клинья, то недостаточность, то скорый поезд.
Я посмотрел на дедушку с ожиданием – ну? Ожидание – это такая форма наглости, неотданный приказ. Когда его не отдаешь, он начинает пучиться внутри тебя, как гороховый суп. К сожалению, результат обычно выходит тот же: выпученные глаза и совсем не те звуки, которые публика хотела бы сейчас услышать. Чтобы не было звуков, неуместных в тесноте автомобиля, я решил стравить ожидание.
Короче, выпучил я глаза, направил их в сторону деда, и жду.
– Я это… – робко произнес дед, – Я не пойду. Мокро там.
– Всё, – устало сказал дядя Вадим, – Дождец, полный. Приехали.
– И страшно, – сказал дед.
Сказав это, он словно сам стравил что-то, надувавшееся внутри него. Вроде как признался у доски, что ни фига дома не выучил. Первую двойку я за невыученное стихотворение получил: «шла с базара кошка, у кошки лукошко». Смотрю я сейчас на деда, и вижу, что напрасно шла с базара кошка, тапки на лапки: не прославится ей у доски. Мне он от этого еще роднее стал, будто общего микрочипа нам мало. Мы явно сбивались с дедусей в стаю, и совсем скоро собьемся окончательно. После нас хоть трава не расти.
А дед, публично признав, что он трус, расслабился, развалился в кресле и говорит:
– Если кто герой, то милости просим, а я не пойду. Я там уже своё отдрожал, с меня станется.
Зря он это сказал при дяде Вадиме. Ему следовало бы сначала к нему повернуться, дать под кадык, потом вытолкать бессознательное тело под дождь, и уж потом сообщить оставшимся, то есть мне, что с него станется.
