– Горят, – удовлетворенно сказал дед, будто горение моих ушей было делом его рук, – Пылают!
– Горят, – согласился я, ожидая следующих слов деда.
Дед кивнул, мол, это хорошо, что горят, это правильно. Я тоже ничего неправильного в этом не вижу – горят, и горят.
– Меня нельзя тащить за уши, – сказал дед, – У меня в левом ухе микрочип зашит. Инопланетяне зашили. Хочешь потрогать?
При этом он сидел ко мне как раз левым бортом, будто заранее знал, что я буду проверять его микрочип.
Я встал с кровати и пинками загнал стайку своих носков под кровать – надо будет их оттуда вообще выселить, чтобы деду спалось хорошо. Сейчас они выпорхнули явно не вовремя.
Подошел я к деду и потрогал там, где он показал. Верхушка левого уха была твердой, как сталь. Внутри, если легонько помять, ничего не мялось. Как говорят хирурги с маминой работы, «инородное тело» присутствовало внутри ушной раковины, оно было сантиметра полтора длиной, толщиной в полсантиметра, точно изогнутое по форме раковины – чтобы незаметнее было со стороны.
– Осторожнее, – попросил дед, – Смотри не сломай, он хрупкий. Я, наверное, вообще сразу помру, если с ним чего случится.
Я убрал руку. На пальцах осталось ощущение чужого тела, но не в смысле тела другого человека, а вообще чужого.
– Не из таблицы Менделеева, – сказал дед, и в этих словах прозвучала гордость.
– А откуда ты знаешь, что его тебе вшили инопланетяне? – осторожно спросил я.
Дед почесал микрочип, осторожно, как ангела промеж крыльев.
– А кто еще? – пожал дед плечами, – По крайней мере, я так думаю с детства, привык уже. Докажи мне кто сейчас, что это простой хрящик, я не поверю.
У меня не было причин сомневаться в словах деда. Но почему-то я решил потрепать ему нервы… я знаю, почему. Дело в том, что после смерти папы я абсолютно не боюсь взрослых. Не потому, что его боялся, вовсе нет. Просто потому, что страх во мне высох. Разве что иногда в носки отдает, когда душа в пятках.
Место страха у меня заняла наглость.
– А тебе нравится, что у тебя микрочип? – спросил я деда, – Ты им гордишься?
Дед посмотрел на меня, внимательно изучая. Это был вполне вежливый взгляд, так что его не пришлось даже терпеть, ожидая, когда он закончится.
– Может, Сережа, тебе в батюшки, а не в доктора… – задумчиво сказал дед, – Да уж, гордыни-то во мне сколько угодно. У меня даже толком каяться не получается. Да и не верю я в покаяние. Я вообще говорю не покаяние, я говорю поЯканье, потому что в покаянии и есть самая большая гордыня. Э, братец, а ты вообще понимаешь, что я говорю?
