и валькирии,
Внутренняя Монголия заключает последнее перемирие
с внутренней Атлантидой;
не стой в дверях – проходи.
Этот город, приросший, казалось, к коже – не отодрать,
вдруг становится в одночасье чужеклеточным,
раковым,
роковым.
Отворяет грязные дворы,
осенние канавы,
глубокие рвы.
Не возвращайся в знакомую комнату, не ложись
в кровать,
вино прокисло твое, хлеба у тебя черствы.
Мы, что не знаем имени для того, что у нас внутри,
что не даёт покоя, гонит вперёд, горит,
мы, не знающие родины, –
мы никогда не умрём.
Я ловлю чужих детей над пропастью – день за днём,
заходящее солнце светится янтарём.
Так иди, раскрывая себя ладонью, протягивай –
ветреным сентябрём,
и однажды прилипшая осень лопнет у тебя на плечах –
оставайся наг.
человек человеку – мир.
только лучше гляди, только лучше пойми,
человек человеку – мир,
голубые реки, расходящиеся мосты,
ливнями заплаканные дороги, золотые костры,
шёпот трав и ночные взгляды зверей,
роза на пустыре.
Раз, два, три, четыре и пять,
не гляди мне в глаза, не ходи со мною гулять,
если каждый из нас – это огромный мир,
то, наверное, мой – не пережил войны.
Ядерные грибы, пустые окна квартир,
выжженные кварталы среди тишины.
Раз, два, три и четыре,
нечего делать в постъядерном мире,
нечего бродить в паутине полночных трасс,
нечего искать цветы и зверей,
здесь большая пустыня, оранжев её окрас,
ядовита её земля, уходи скорей.
Раз, говорю тебе, два и три,
уходи, ни слова не говори,
тут сухие реки, оборванные провода,
только черви ворочаются под землей.
Глубоко в колодцах – отравленная вода,
здесь сама земля вызывает тебя на бой.
Раз,
повторяю: раз (слышишь?), два и три.
Вот он, мир, что живёт у меня внутри,
раз, говорю тебе, два,
северный ветер съедает мои слова,
человек человеку – мир,
только мой превратился в небо и облака,
есть ли в нём – живая вода и запах цветка?
Выжженное поле, перекрестье полночных трасс.
Гром гремит над степью – первый его раскат.
Я, закрыв глаза, повторяю в последний: «раз».
Ты идёшь искать.
Это случается, когда с неба
начинают падать мёртвые птицы,
асфальт начинает трескаться, газом сочиться,
ломаются дома,
поднимается тьма всё выше и выше,
вот тогда-то становится видно, как они сидят высо-
ко на крыше
полуразрушенного дома
и пьют из термоса чай,
и рядом, горящая, как свеча,
падает птица.
Слушай, – говорит она, –
а ведь с нами ничего не случится?
Ну, – говорит, – ведь с нами ничего и не может?
Он гладит её по холодной и влажной коже,
