Неслучайно, думается, что, исследуя появление расколов и различных группировок, возникших в связи с опубликованием в 1927 г. «Декларации», митрополит Иоанн (Снычев) специально рассматривает не только исторические и канонические, но и психологические причины этого. Владыка справедливо увязывает недоверие верующих к власти с действиями последней, не забывая подчеркнуть, что «их внутреннее беспокойство еще более усилилось, когда на арену церковной жизни всплыло обновленчество, заявившее во всеуслышание о своей лояльности к Советской власти и объявившее свою Церковь демократической». «Дело обновленцев, — пишет митрополит, — так ярко нарушавшее догматическое учение Православной Церкви и церковные каноны, настолько тесно соприкасалось с направлением нового государственного строя, что некоторые православные иерархи и рядовые пастыри, а в большей степени простой народ, стали отождествлять сближение с гражданской властью с изменой Православию»[149].
На мой взгляд, на это наблюдение стоит обратить особое внимание. Болезненное для церковного сознания смешение политики с религией, допущенное обновленцами, должно было выработать у ревнителей своеобразный «иммунитет» против любых форм союза (даже вынужденного, декоративного) с безбожными властями. Борьба за «форму» вызывалась опасениями искажения «содержания». Именно эту мысль и проводит митрополит Иоанн, когда заявляет, что не было ничего удивительного в том, «что всякая попытка со стороны высшей церковной иерархии каким-либо образом изменить сложившуюся политику в сторону сближения Церкви и государства (с психологической необходимостью) оценивалась православным церковным обществом как нарушение чистоты Православия». «Вызывалась большая опасность, — продолжает он далее, — чтобы, изменяя церковную политику в духе обновленческом хотя бы даже по внешней форме, не изменить канонов и особенно того церковного строя, который с необходимостью был утвержден Святейшим Патриархом Тихоном»[150] (выделено мной — С. Ф.).
Разумеется, что православное церковное общество должно было выразить и свое отношение «к нарушению» митрополита Сергия, тем более что «внешняя форма» этого нарушения заставляла задуматься о грядущей судьбе Церкви. Конечно, можно (и нужно) принять во внимание, что в те времена никто еще не мог представить, что нет такой цены, которой можно было бы купить спокойное церковное «житие» в богоборческом государстве. Но ведь и саму надежду наладить подобное «житие», сделавшись рапсодом социалистической Родины и безропотно выполняя ее распоряжения, нельзя не признать сомнительной и наивной.
