).
На «взыскующих истину» интеллигентов Православная Церковь смотрела как на своих «заблудших» чад и в этом, думается, заключалась главная проблема понимания миром церковным мира светского: последний ждал «научения» молиться «умом»[201], понимая под этим получение от Церкви ответа на социально-политические проблемы современности, если угодно, — метафизических ответов на вопросы бытия. Ни та, ни другая стороны первоначально не умели вести дискуссию (в тех условиях иначе и быть не могло), используя трибуну собрания для оглашения своих заявлений (или контр аргументации). В подобной ситуации положение председателя оказывалось очевидно щекотливым: будучи представителем главенствующей Церкви и ректором ведущего богословского ученоучебного заведения, епископ Сергий оказывался не столько церковным ученым, сколько православным пастырем, обязанным доводить до сведения слушателей «официальное мнение». Это было тем более сложно, что по словам В. В. Розанова (отказавшегося, кстати сказать, от чести называться инициатором основания Религиозно-философских собраний) это «замечательное общество» действовало «без устава, без официального разрешения, без всякой формы». На собраниях, вспоминал Розанов, «были произносимы впервые за историю существования Русской Церкви — свободные религиозные речи, свободная и всесторонняя критика состояния и самих принципов Церкви». Розанов называл собрания настоящим религиозным митингом, объясняя его разрешение «прекрасной доверчивой душой» Победоносцева и духом терпимости Православной Церкви, русского духовенства и в частности митрополита Антония[202]. Оставляя за скобками розановскую мотивацию (его парадоксальная логика в каждом конкретном случае требует своего анализа), стоит обратить внимание на констатирующую часть, указание на митинговый характер собраний.
Свобода слова, дарованная высочайшим манифестом 17 октября 1905 г., тогда была самым жестким образом ограничена, — обсуждение состояния и «принципов» Церкви явно выходили за пределы дозволявшегося в империи. В таких условиях председатель, если не желал прекращения «религиозного митинга», должен был по возможности сглаживать «острые углы» дискуссий. Очевидно, епископу Сергию это удавалось — наблюдательный Розанов, вспомнив, что Владыку очень любили и уважали, что «он был прост, мил, всем был друг», написал про него как про человека «с хитрецой» очень тихих людей. Правда, тут же оговорился: «Но это — моя догадка. Так и на виду он был поистине прекрасен»
