У синего моря | страница 3
— Ворон! — Иван опустился на колени, с робкой надеждой приподнял голову собаки, потрогал за лапы и по-мальчишески заплакал.
— Хе, воду бабы любят, — презрительно бросил шаман. — Русский лекарство дал, он не любит коряков, убить его надо!
Шаман вытащил из-за пояса нож и дико, по-звериному храпнув, всадил глубоко в снег.
— Так надо! — Он вытащил нож, отер о рукав кухлянки, вложил в ножны. — Все будут так делать, русские уйдут, совсем уйдут…
Громко всхлипывая, Иван поднялся и, спотыкаясь, побрел в юрту. Шаман шел следом.
— Народ узнает, плохо тебе будет, брата убил…
Не страшно было Ивану, что скажут или сделают люди, кочующие вместе с ним, страшно, что он сам умертвил брата, который много лет заменял ему и отца, и мать. Это придавило, оглушило, он ничего не мог понять по-настоящему. Не хотелось видеть шамана, слышать его голос. И тем не менее он отчетливо слышал каждое его слово.
— Один олень — хорошо молчит, два — лучше… десять совсем хорошо.
Иван сел к костру, отер мокрые от слез щеки, сжал ладонями голову, а шаман, загибая грязные, с большими ногтями пальцы, продолжал:
— Брата долго лечил — две лисы надо, плитку чая надо…
Не глядя на шамана, Иван сдавленно ответил:
— Ладно, все дам… Ой-я, худо… все дам…
Глава вторая
Из-за кедрача раздавался куропачий крик: кр-кряв-кр-кряв-кр-кряв!.. Матвей остановился, снял перчатки, улыбнулся.
— Что ж вы меня дразните, а? Ишь ты — корявый, кудрявый… Придет время, я вам покажу, как дразниться! — Словно в ответ Матвею раздался свист еврашки. Ах, мол, ты, хвастун, попробуй!
Матвей засмеялся.
— И ты, рыжик, вылез из норы?
Весеннее небо распахнулось над еще убеленной землей, и в яркой синеве плавало солнце. Его сверкающие брызги впитал в себя снег: он искрился, переливался до рези в глазах. Не надень темные очки, останешься без глаз — покраснеют, воспалятся, и появится боль, словно кто насыпал в глаза толченого стекла. Утренний наст покрылся сахарной коркой, от него тянуло холодком, а сверху глубокая синь разливала тепло.
Матвей снял очки, протер их носовым платком, снова надел, всмотрелся в сторону поселка. Из-за пригорка показался лыжник. Матвей крикнул:
— Никита, сюда иди!
— Иду!
Легко отталкиваясь палками, подбежал молодой коряк. Он был среднего роста, широкоплеч, из-под малахая на смуглый лоб падала жесткая челка, черные узкие глаза смотрели весело.
— Мей[1], Матвей!
— О[2], Никита! Ты что долго спишь?
— Сам не знаю, проспал маленько.
— Ты не знаешь, сколько километров до табуна?