людей примут отныне участие в борьбе за идеалы, до которых доработался Запад»
[9].
Уверяя далее, что русские большевики, действуя в духе «восточного тоталитаризма», не считались с волей народа, что Октябрьская революция была «навязана» ему силой, Кон превращает Ленина в бланкиста. «Доказательством» должны служить отрывки из статьи В. И. Ленина «Марксизм и восстание». При этом в публикации профессор заменяет традиционными тремя точками следующее высказывание Ленина: восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс, на революционный подъем народа, на такой переломный пункт в ходе революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая и когда всего сильнее колебания в рядах ее врагов. «Вот этими тремя условиями постановки вопроса о восстании, — указывал В. И. Ленин, — и отличается марксизм от бланкизма»[10]. Об этих трех отмеченных Лениным условиях Кон, дабы обвинить в бланкизме большевиков, предпочел сознательно умолчать.
Что же это такое? Как объяснить наличие подобных передержек у автора, утверждающего, что «первая задача историка — терпеливым и скрупулезным исследованием выявить истинные факты прошлого»?[11]Может быть, подобные «неточности» — лишнее доказательство того, что Ганс Кон — великий ученый? Ведь для многих из них характерна рассеянность, вошедшая в поговорку. Но известно, что эта рассеянность относилась к чему угодно, но только не к предмету их научного исследования. Наоборот, потому-то эти люди и оказывались рассеянными в обычной жизни, что они были слишком сосредоточены на своем предмете. Из жизнеописаний крупнейших ученых известно, с какой невероятной скрупулезностью они собирали, проверяли и перепроверяли факты. Каждая невольная, хотя бы одна единственная неточность была для них источником глубочайших огорчений. Обнаружив ее, ученый тотчас же спешил внести исправления. Он мог неверно понять, неправильно объяснить те или иные факты, но для него абсолютно недопустимым было сознательное их игнорирование или нарочитое их искажение. Многие факты могли ему «не нравиться», но и это никогда не служило предлогом для их извращения. Так создавалась одна из самых привлекательных и глубоких традиций в науке — традиция научной добросовестности.
Но когда мы обращаемся к трудам Ганса Кона по русской истории, то «неточности» представляются не исключением, а правилом, оказываются не случайностью, а системой. То,
