— Кто стоит?
— Ну тот… бакенбардистый…
Ничего не ответив, Фома Исаич отвернулся к окну. Молчали до тех пор, пока возле сторожки снова не зашуршали колеса повозки. Тихо заржала лошадь, чихнул солдат.
Фома Исаич вышел запереть ворота.
— Уехали, — с облегчением сказал он, вернувшись. И, не долсидаясь вопроса Алеши, пояснил: — Труп казненного хоронили… Секретно. Никто не должен был видеть, где тот солдат ему яму вырыл… Только распишись… Такие-то дела.
У Алеши сперло дыхание.
— Как же это — казненного?
Фома Исаич досадливо передернул плечами:
— Чего же тут непонятного?.. Был, скажем, какой-нибудь удалец, буйная головушка. Запела душа про волю. Ну и пошел, стало быть, против царя. А его хвать да на суд… Именем государь-императора к смертной казни, значит… Тишком удавят да тишком и на кладбище. Исстари так… Только раньше головы срубали, а нынче вешают…
— Живых людей?!
— А то каких же? Чудак ты, ей-богу! — Фома Исаич сердито фыркнул. — Люди, брат, дешевое дело. И человек — зверь…
— Царь — зверь! — выпалил Алеша.
Водометов испуганно оглянулся:
— Ты смотри… Из-за тебя еще пропадать! Не болтай никому об этом. Тюрьма!
Но, заметив, что Алеша расстроился не на шутку, примирительно сказал:
— Эх, Алеха! Житьишко наше такое. Меньше знаешь — больше спокою!
И, с тоской глянув на закопченные ходики, тяжело вздохнул:
— Хоть бы Ерема скорей приезжал…
Не чуя под собой земли, спешил Алеша домой. Над слегка поблескивающей рекой вставала желтая луна, мало отличавшаяся от тусклых городских фонарей. Кое-где над торфяной низиной уже качались седые зыбкие полоски тумана. Разговоры Фомы Исаича, его планы казались Алеше нестоящими, никчемными, — всё заслонила незабываемая картина: телега, солдат на облучке, гроб с повешенным, провожатый с мочалистыми бакенбардами…
«Тишком удавят да тишком и на кладбище — с содроганием вспоминал он слова Фомы Исаича. Вот и лови тут рыбку».
От этих мыслей его даже поташнивало.
К полуночи добрался он до своей хибарки. В занавешенном окошке виднелся свет. Алеше почему-то сразу стало легче. «Читает батя», — подумал он.
Но отец не читал. Сидя на постели, отец курил, а на столе перед ним был рассыпан ворох спелых яблок и лежало еще что-то съестное. В прокуренных густых усах его пряталась улыбка.
— Что так долго, сынок? А у меня, вишь, друзья нашлись — вспомнили старика, проведали с получки. Сами живут не ахти как, а вот гляди ты… На завод тебя определить обещались. Нехитрое, говорят, дело: сунуть знакомому мастеру пятерку в зубы — и вся недолга. Это, говорю, и сам знаю, да где пятерку взять? Опять же на текстильную мальца не пущу, а на заводах таких знакомств не имею. Ладно, говорят, как-нибудь устроим паренька… Да ты, чай, голоден? Бери, ешь, — кивнул он на стол.
