Самые ранние из дошедших до нас лексикографических трудов относятся ко II в. н. э. Это «Ономастикой» Юлия Полидевка (Поллукса) и «Словарь к десяти аттическим ораторам» Валерия Гарпократиона[69]. Полидевк в пассаже об остракизме (VIII. 19–20)[70] дает оценку этой мере, считая, что ей подвергали δ αρετής φθόνον μάλλον ή διά κακίας ψόγον; в этом он не выходит за рамки предшествующей традиции. Интересно, что при толковании числа 6000 в связи с остракизмом антиквар примыкает к Филохору, а не к Плутарху: по его мнению, таково было число голосов, которое следовало подать против одного человека, чтобы добиться его изгнания. При этом заметим, что в целом Полидевк не опирается слепо на Филохора и там, где нужно, проявляет самостоятельность. Так, он пишет, что на время проведения остракофории огораживалась некая часть Агоры (τι τής άγοράς μέρος), а не вся городская площадь, как утверждает аттидограф. Здесь Полидевк находится в согласии с Плутархом, и, как ни парадоксально, в данном случае правы оказываются поздние авторы, а не ранний и авторитетный историк Аттики[71].
Об одной из статей словаря Гарпократиона мы уже имели случай упомянуть выше. Это статья о Гиппархе, в которой лексикограф цитирует фрагмент F6 Андротиона и которая стала предметом горячих дискуссий в связи с вопросом о времени введения остракизма. Гарпократион упоминает об остракизме и в некоторых других статьях (s. ν. 'Αλκιβιάδης; s. v. Ύπέρβολος), но в них ничего принципиально нового не сообщает.
Говорится об интересующем нас институте и еще в нескольких лексиконах римского времени, в том числе, в словаре выражений, употребляемых Платоном, составленном в IV в. н. э. неоплатоником Тимеем (s. ν. έξοστρακισμός), а также в сборнике позднеантичных лексикографических сочинений, в большинстве своем анонимных, известном под условным названием Lexica Segueriana и опубликованном в начале XIX в. И. Беккером в первом томе своих Anecdota Graeca. К интересующим нас особенностям этого последнего памятника следует отнести тот факт, что в нем (Bekker Anecd. 1.285.20 sqq.) эксплицитно обозначаются различия между остракизмом и собственно изгнанием (φυγή): в отличие от изгнанных, у подвергшихся остракизму имущество не подвергалось конфискации, кроме того, им определялись срок и место пребывания, а изгнанникам — нет. Строго говоря, скрупулезной точностью этот пассаж не блистает. Во-первых, существовали разные виды изгнания, и не обязательно все они должны были сопровождаться конфискацией имущества
