. Во-вторых, не вполне правильно суждение об определении места пребывания для лиц, подвергшихся остракизму: им назначалось, да и то не с самого начала существования института, не конкретное место, а лишь некие (весьма расплывчатые) границы, за которые они не имели право выходить (подробнее см. ниже, гл. III, п. 3). В-третьих, поскольку остракизм был одной из разновидностей изгнания, вряд ли методологически правомерно противопоставлять их друг другу: получается противопоставление части и целого. Тем не менее попытка такого противопоставления, предпринятая безымянным лексикографом, оказалась привлекательной для его более поздних коллег по жанру, и у них мы неоднократно будем встречать то же самое.
Абсолютно необходимо остановиться и на такой категории письменных источников, как схолии — позднеантичные комментарии, обычно анонимные, к произведениям более ранних авторов. Наиболее информативны в интересующем нас отношении схолии к Аристофану; некоторые сведения об остракизме содержатся также в схолиях к Фукидиду, Лукиану, Павсанию, Элию Аристиду. Время составления тех или иных схолий чаще всего не поддается сколько-нибудь точному определению. Впрочем, этот вопрос и не имеет действительно принципиального значения. По сути дела, не так уж и важно, работал ли данный конкретный комментатор в IV, V или даже X веке: в любом случае от событий классической эпохи его отделял колоссальный временной промежуток. Важнее оказывается другое: на какие источники схолиасты опирались. И картина, взятая в этом ракурсе, оказывается, без преувеличения, блестящей: в схолиях сплошь и рядом цитируются аттидографы, Феопомп, Феофраст и другие в высшей степени авторитетные писатели. Схолии, в частности, стали настоящим кладезем для ученых, составлявших корпусы фрагментов древнегреческих историков (Мюллера, Якоби). Конечно, вряд ли поздние схолиасты непосредственно работали со всеми теми авторами, на которых они ссылаются; значительная часть таких ссылок просто позаимствована ими у представителей александрийской филологической науки эпохи эллинизма (таких, например, как упоминавшийся выше Дидим). В любом случае, однако, перед нами некая непрерывная традиция; пусть в ней из-за большого количества звеньев порой и может возникать эффект «испорченного телефона», но в целом в аутентичности многих сохраненных схолиастами сведений вряд ли можно сомневаться.
А эти сведения зачастую оказываются весьма ценными. Так, в схолиях к Аристофану (Equ. 855) мы встречаем толкование числа 6000 в связи с остракизмом, совпадающее с филохоровским (минимальное количество голосов против одного лица), а также уникальное указание на существование института остракизма не только в Афинах и Аргосе, но также в Милете и Мегарах. Там же находится оригинальное объяснение выхода остракизма из употребления после изгнания Гипербола. Согласно схолиасту, главную роль в этом сыграла не дискредитация процедуры, примененной к недостойному ее человеку (а именно таково мнение большинства античных авторов), а вскоре наступившее ухудшение в делах афинян (διά την ασθένειαν την γεγενημένην τοις Αθηναίων πράγμασιν ύστερον). Имеются в виду, несомненно, несчастные для афинского полиса последние годы Пелопоннесской войны.
