Ездоки подъехали к дому, бедуин соскочил с мула, взял молоточек, который, как было принято, лежал на видном месте у входа, и сильно застучал в ворота.
— Ты думаешь, нас ждут? — спросила его спутница.
— Ждут, — ответил он нетерпеливо. — Разве не видишь свет в окнах? На этот раз мы сильно опоздали. Сейиде, наверно, кажется, что она на жаровне с горячими углями.
Манера разговора, произношение ночных путников даже отдаленно не напоминали гортанную сбивчивую речь хиджазцев, жителей Мекки или Медины. Так могли говорить только коренные багдадцы.
В окованных железом воротах открылось смотровое окошко. Стоя за деревом, Абуль Атахия увидел, как пламя светильника озарило лицо женщины, которая разглядывала поздних посетителей. Красивое, продолговатое, белокожее лицо. Чувственный рот. Изогнутые тонкие брови. Глаза большие черные, — кажется, будто они искрятся. Прическа простая: волосы заплетены в косу.
«О, аллах! — вздохнул он, почувствовав, как защемило в груди. — До чего похожа… Сколько ей лет? Выглядит молодо… Уж не она ли?!»
Старая рана в сердце поэта, уязвленном когда-то безответным чувством, кровоточила до сих пор. Стоило лишь предположить, что он случайно встретил ту, в которую был влюблен первый и единственный раз в жизни, как снова не отпускает знакомая щемящая боль.
— Наконец-то, Риаш! Слава аллаху! — воскликнула женщина. — Почему так поздно?
О, этот голос, тембр, интонации!
— Вопреки нашей воле, — ответил мнимый бедуин, — спроси у Барры. Пришлось изрядно помучиться. Наш господин — да сделает аллах его еще более сильным и могущественным! — не хотел нас отпускать, продержал до вечера. Едва упросили. Открывай, Атба, сейида ждет!
«Атба! — Абуль Атахия схватился за грудь. Сердце его словно куда-то провалилось, потом вздрогнуло и заколотилось, что было сил. — Ты? Атба!»
Лет десять тому назад, может быть, даже чуточку больше, во времена халифа аль-Махди, еще неискушенный поэт страстно полюбил бледнолицую рабыню и воспел ее в стихах. Это было воспринято как чудачество — на белокожих женщин не обращали внимания. Атба держалась неприступно, и стихотворец не посмел объясниться ей в любви. Видя, что халиф тоже не придает значения его страсти, он решил прибегнуть к маленькой хитрости, которая, к несчастью, оказалась роковой. Как раз приближался праздник Ноуруз, когда положено преподносить подарки. Абуль Атахия подарил эмиру правоверных собственноручно сделанную вазу, в глину которой были замешаны ароматические смолы, — ваза благоухала. На стенке было написано стихотворение:
