Шла она, заложив руки за спину и наклонив голову вперед. Грациозными игривыми шажками она шла вверх по дорожке, но не прямо, а петляя: то чуть не натолкнется на дерево по одну сторону дорожки, то чуть не забредет под деревья с другой стороны. Иногда она останавливалась, откидывала кудри со щек и взглядывала ввысь. Замирающий свет придавал ее младенчески белому лицу бронзовый оттенок, отчего стали менее заметными синеватые тени под глазами, алые губы превратились в бордовые, а огромные голубые глаза почти почернели.
Уж мила она была так мила: лоб гладкий, нос с горбинкой, крохотная, словно выточенная, нижняя губка и крепкий круглый подбородочек, да наливные щечки, да малюсенькие ушки, да четко и резко начерченные бровки. Шла она и улыбалась, легко и бездумно, ни о чем не раздумывала и улыбалась в полной гармонии со всем вокруг. Дошла до конца дорожки, остановилась и давай вертеться на каблучке — пол-оборота вправо, пол-оборота влево, руки по-прежнему держа за спиной, вытягивая шею и глядя ввысь, — и подпевала монотонно и отрывисто, в такт своему круженью.
Две гранитные плиты, лежавшие там, были ступенями в сад — в сад и к резкому, ослепительно белому солнечному свету. Безоблачное голубовато-белесое небо заглядывало прямо в сад, и та чуточка тени, которая была в нем, жалась в ногах у подстриженной буксовой изгороди. Резало глаза, даже изгородь сыпала искрами света со своих полированных листов — пронзительными белыми блестками. Белыми курчавинками выглядывала, высовывалась и пробивалась полынь между сохнущих бальзаминов, белладонны, лакфиолей и гвоздик, которые толпились, склонив головы и собравшись в кружок, словно овцы в чистом поле. А вон там, у грядки с лавандой, горох и бобы чуть не валились от жары со своих подпорок, маргаритки махнули на все рукой и смотрели во все глаза прямо в лицо солнцу, а маки, сбросив с себя огромные красные лепестки, стояли одними голыми стеблями.
Девочка из липовой аллеи спрыгнула по ступеням в накаленный солнцем сад и побежала, пригнув голову, как перебегают в дождь через двор. Она направила бег к треугольнику из темных тисовых деревьев, проскользнула за ними и вошла в огромную беседку, сохранившуюся еще от времен Белоу. Широкий хоровод заплели они из вязов, так высоко, как только могли дотянуться ветви, а круглое отверстие посредине загородили досками и жердинами для гороха. Вьющиеся розы и фряжская жимолость вовсю разрослись среди вязовой листвы и стали плотной стеной, но на одной стороне они не прижились, хмель же, который насадили вслед за ними, покалечил сучья вязов, а сам был не в силах закрыть отверстие.
