Серега оперся на дубину и стоял раздумывая, а жуть ползла к нему из окружающей темноты, и в памяти сами собой вставали рассказы старых людей о том, как небезопасно оставаться в грозу среди безлюдного поля.
Между тем гроза разражалась все сильнее. Налетали резкие порывы ветра, таинственно шелестела трава. Закапал редкими, крупными каплями дождь, и потом как-то сразу ударил ливень. Земля быстро покрылась водой, а по низине, где спали ребята, стремительно побежал широкий поток.
Ребята спросонья вскрикивали, поднимались, как полоумные, и опять тыкались в воду. Серега бросился к ним с криком: „Вставай ребята, половодье“. И маленьких, которые еще никак не могли опомниться, перетаскивал с войлочными постелями куда повыше.
Ливень все усиливался, молнии резали небо по всем направлениям, удары грома, то гулкие, — точно они пробивали земную кору, — то раскатистые, гремели не переставая. Казалось, разрывалось небо, раскалывалась на части земля.
Промокшие насквозь, дрожавшие и от холода и от страха ребята подняли плач и, кутаясь в зипуны и прикрываясь епанчами, тесно жались друг к другу. Растерявшийся Серега метался то к ним, боясь, как бы кого не смыло потоком или не унесло одежду, то к лошадям, и не знал, что ему делать. Было очевидно, что оставаться в ночном нет ни смысла, ни возможности: трава на пару вся прибилась и смешалась с грязью, в земле вязли ноги по щиколку и ложиться в эту расхлябанную жижу было никак невозможно. Но и домой ехать тоже было нельзя: порывы ливня чуть не валили с ног даже самого Серегу, а где уж тут собираться ребятам… Надо переждать.
Серегу раза три больно ударило по лицу крупными льдышками града, но он о себе не думал. Он всматривался в лошадей, когда их освещало молнией, и озабоченно говорил:
— Жеребят бы не захлестало.
Серега прикрыл подолом армяка голову, присел на цыпочки и стал покорно ждать, когда утихнет ливень. Он знал, что такие сильные дожди надолго не затягиваются.
Когда туча посвалила, и дождь начал ослабевать, ребята стали торопливо собираться домой. Они повили лошадей, распутывали их, клали на них епанчи и карабкались на спины. Сразу почувствовалась жизнь: все суетились, кричали, оглашая тьму звонкими голосами, ругали бестолковых лошадей, которые никак не хотели понять, чего от них требуют, окликали сосунков.
Те, которые побольше и посильнее, справлялись скоро, бодро покрикивая: „Но, ты, шальная… ногу дай“. А у маленьких дело клеилось плохо. Промокшие, полусонные, они с трудом выдирали вязнувшие лапти, к которым приставали большие пласты липкой, тягучей грязи, плохо справлялись с лошадьми, еле доставая их головы, чтобы надеть обрати, и плаксиво просили о помощи старших.
