Кочевой народ, не привычный к торговле, вел простой обмен. Лошадь, к примеру, меняли на пять баранов; скакуна — на десять. За верблюда давали коня и сколько-то в придачу баранов. Стоило в горах появиться на муле или осле кашгарскому или кокандскому торговцу ситцем, бязью, шелком и всякой мелочью, как юрты мгновенно пустели, женщины высыпали на лужайку. Торговцев встречали шумным восторгом, словно вестников весны. И те не стеснялись за ситцевое платье сорвать трехгодовалую овцу.
Свой товар торговец расхваливал по-узбекски или по-уйгурски на всю округу:
— Кто хочет — берите. Кто не хочет — прочь идите! Атлас и шелка, снимаю с пояска! Есть парча и есть тут бязь — палетаите хоть сейчас… Хи, дрянной осел, ну-ка дальше шагай шагай!..
Пройдошливая бойкая речь, заигрывающий взгляд выжиги и цветастые ткани все поражало бесхитростных горцев. Раззадорив народ, торговец трогал своего ишака, повергая в трепет покупательниц. Женщины бросались ему вслед:
Дорогой купец! Попридержи своего осла. У меня есть хороший каракуль, есть овчины, что дашь за них?
Картинно вскинув мелко плетенную камчу, торговец обращался к ослу:
— Лаппай, подожди, ослик, свежей травки пощипи…
Осел, как по мановению, опускал уши-лопухи к земле и принимался щипать траву. Ученость осла приводила в изумление детишек:
— Смотрите, осел понимает слова!
— Он сказал: лаппай — и тот сразу остановился.
— Говорят, городской осел перехитрит иного жителя степей и гор, — на разные голоса кричали они.
Наконец открывалась торговля. Блестящие, с изморозью, в мелких завиточках кудрявые мерлушки шли в обмен на пуговицы, на иголки и мыло.
Матери взрослых дочерей всю зиму заготавливают шкурки, плетут волосяные крепкие веревки, собирают длинный конский волос, чтобы выменять это хотя бы на красный жилет или пунцовое платье. Но опытный плут за все предлагает лишь ситец, иголки да мыло. Обескураженная мать причитает:
— Чтоб тебе пусто было! Не колдун, не дьявол ли это верхом на осле? Я столько маялась, копила, выделывала эти шкурки, а он сунул в руку иголку и был таков! О, бедная моя дочь опять, как была, раздетая. О треклятый жаднюга, забери свою иголку, верни мои мерлушки!
Торговец, сдвинув набок узорчатую тарелочку-тюбетейку, бубнит себе под нос молитву, делает вид, что ничего не слышит. Женщины, проводив его до ближнего поворота, ни с чем возвращаются обратно.
Если же женщина начинала браниться, перекупщик придерживал осла, хватался рукой за грудь и торопливо убеждал:
