Нахмурившись, подперев рукой головку, Элизабет пристально поглядела на полотно и быстро вынесла приговор:
— Недурно! Совсем недурно, только отчего такой грубый мазок? И вообще пренебрежение прекрасным. Где вы откопали такое чудовище? Уж не среди ли парижского люда, который стал пренебрегать законами короля, откопали вы этого типа?
Он был обескуражен, однако холодно произнес:
— Это мой друг.
— Друг? Странные у вас друзья.
Хотелось быстрее спрятать, завернуть портрет и бежать.
— Не сердитесь, Мишель, останьтесь. Куца вы? — Она схватила его за руку и, торопясь, заговорила, обращаясь к нему на "ты": — Ты видел Фрагонара "Поцелуй украдкой"? Вот как надо писать. Вспомни, какие там складки, как лежит полосатый шарф, сколько игры и непринужденности в их позах. Вспомни великих итальянцев. Ну хотя бы Франческо ди Стефано — как парит в небе женская фигура, как развевается шарф — это аллегория Рима на небесах. А что у тебя, мой милый? Тяжелый, неподвижный человек и ни капли изящества. Подумай, для чего существует искусство. А что это на фоне портрета вздумали вы посадить мотылька, да еще с белыми точками?.. Ужасно, и этот грубый, грубый мазок…
Что он мог ответить, если мотылек сам собой выскочил из-под кисти и сел возле Хемницера. Если он был убежден; для "приятного" стиля необходим невидимый мазок, а для его портрета — другой.
Выслушав приговор Элизабет, Мишель почувствовал, как внутри все заледенело, и он бросился вон из дома.
Бедный! Он еще не знал ни Элизабет, ни ее парижских критиков-снобов, ни нравов этого города, самоуверенного и изменчивого, убежденного в единственном своем мнении о прекрасном.
Люди повышенной активности, агрессивности, подверженные влиянию толпы, а также просто жаждущие зрелищ, — все стремились в Париж, чтобы увидеть первые акты народной драмы. Почти никто не работал, все ловили миг удачи, пытаясь чем-нибудь поживиться.
Нападающие всегда удачливее защищающихся. Сторонники короля растерялись, двор удалился в Версаль под охрану своих гвардейцев. Влюбленный в королеву Ферзен делал все для того, чтобы устроить побег Марии-Антуанетты и Людовика. Виже-Лебрен, преданно любившая королеву, почти не покидала Версаль.
Пьер Лебрен, давно влившийся в ряды восставших, кажется, ненавидел свою жену-роялистку. Он грозил сам пометить ее дом черной краской, как подлежащий разгрому.
А что наш Мишель, попавший в Париж, как кур в ощип? Влюбившийся в знатную мадам со всей пылкостью своего отца? Хотя в нем текла кровь авантюриста, по причине влюбленности он ничуть не был увлечен французской бурей. Пьер звал его на демонстрации, но безуспешно… В те дни он был одним из немногих, кто оставался дома и читал книгу, которую приобрел на берегу Сены.
