Однако известие это дошло до Элизабет еще раньше, чем он вернулся. Она была в ярости.
— Негодяи! Они во всем обвиняют королеву. Ничтожные трусы. Мыши. Они уже готовы поменять белое знамя на трехцветную кокарду. Но я не собираюсь идти по их жалким стопам. Что им нужно от бедной королевы?
Он ждал, что стрелы падут на его голову, но Элизабет неожиданно села, закрыла лицо руками и расплакалась. Лиловый капот распахнулся, шарф оголил плечи. Михаил опустился на колени и стал вытирать слезы на ее лице. Она обхватила его голову и расслабленно прошептала:
— Я так несчастна! Мой муж скоро станет моим врагом. Мишель, дорогой, вы понимаете меня? Мне так необходимо сочувствие! Вы мягкий, славянин, вы славный.
Он гладил ее волосы, плечи, руки, она постепенно успокаивалась, а он уже пылал. Но она взлохматила его волосы и воскликнула: "Чудные! Как у Рафаэля". От близости ее все в нем вскипело, он обхватил ее колени, но, неуловимая и подвижная, словно ящерка, эта женщина уже вскочила и заговорила о Рафаэле:
— Вы знаете, что прежде чем браться за "Сикстинскую Мадонну", он повесил холст, ходил возле него не один день, боялся красоты. Это Рафаэль, с его врожденным, гениальным чувством прекрасного. — Она подошла к нему, в упор взглянула. — У вас чудная кожа, смуглая и горячая, дивный торс, — расстегнула пуговицы на рубашке, — да, да, именно такой торс мне нужен. Чудо! Гораций позади, но я должна еще раз сделать из вас античного героя.
Мишель стоял как вкопанный.
— Что вы молчите, как несчастный мул? Ну-ка, несите шампанское, корзина там, в углу, и будем пить. Довольно горевать!
Он покорно накрыл на стол, зажег свечу. В ее колеблющемся свете Элизабет казалась еще более прекрасной, притягательной и изменчивой, лиловая синева одежды подчеркивала синеву глаз.
Невозможно было привыкнуть к изменчивости ее настроений, к тому, как на смену радости являлось возмущение, а то гнев, то одобрение, и никогда — покой. У него пересыхало горло, он пил, чтобы справиться с собой и хоть что-нибудь сказать. Вдруг она дунула на свечу, и в тот же миг он почувствовал на своих губах острый поцелуй. Это было как прикосновение бабочки. И тут же вспорхнув, оказалась в прихожей, где горела свеча.
— Однако! — Она обнаружила его картину и внесла в комнату. — Что это такое? Уж не ваше ли, милый друг?
— Да, я хотел показать, узнать ваше мнение.
— Ну-ка, ну-ка. Ай, ай, ай, написал и молчит.
Робея, он освободил картину от ткани, прислонил к стене и замер.
