— Не знаю. Ей лет 30, должно быть, она вышла замуж. Я думаю, если бы мы поженились, я не любил бы ее так, как любил в тюрьме, как люблю сейчас. Тюрьма стала моим домом! Распорядок, дисциплина, режим, какая-то бурда вместо еды — со всем этим я смирился!.. Свыкся даже с мышами, тараканами, а там обитали и лягушки, и змеи. Полюбил воробья, который залетел как-то, отдал ему единственный свой гвоздь, делился крошками. Но главное — священник. Семью он заменил родиной, борьбой за светлое будущее, любовь к женщине — любовью к человечеству, службу — служением братству, а меня научил атеизму.
— Я хоть и грешник, а все же чувствую Бога. А вы? Неужели стали безбожником? — спросил Мишель.
Жак долго молчал, потом признался:
— Да. Я разделял его взгляды долго, но потом стал понимать, как жестоки эти идеи. Дух его витал во тьме. Только я уже полюбил одиночество, полюбил так, что жаждал его. Сколько прелести в одиночестве!
На лице Жака явственно отражались следы этого одиночества: ни улыбки, ни шуток, печать угрюмства и только одна песня о корабле, который никогда не плавал. Странный это был человек, но лицо его отчего-то вдохновляло Мишеля, и портрет подвигался довольно быстро. Фоном он сделал окно, похожее на решетку, за ним — цветущий каштан с белорозовыми соцветиями.
Однажды Мишель предложил соседу прогуляться по городу. Париж бурлил! Но Жак отказался.
— Знай, Мишель, что всякая власть есть зло! И новая революция мало что принесет хорошего.
Мишель отправился один. Хотел ли он действительно поглазеть на происходящее или искал способа отвлечься от мыслей о Элизабет и "случайно" забрести на улицу Клери? Неизвестно. И разве не происходит в жизни так, что ноги сами, не ведая связи с головой, уносят тебя в таком направлении, что остается только дивиться. Так и случилось, он оказался неподалеку от той улицы, и тут навстречу ему попался Пьер Лебрен.
— О, кого я вижу, русский. У нас сейчас много русских. Свобода, равенство и братство! Мишель, как вам понравилась эта история с портретом австриячки? Я возмущен, как могла она предложить это на выставку, в какое положение поставила меня?! А что вы пишете? Я надеюсь, не печете таких же сладких блюд в искусстве, как моя супруга? Ведите меня к себе, я хочу немедля видеть, что вы написали. Да, да!
Не подчиниться этому напористому человеку было невозможно. Всю дорогу он захлебывался словами, вылетали имена Марата, Демулена, Лафонтена. Очутившись во дворе дома, сел на скамью под каштаном и потребовал:
