Так вот и силуэт,
Которого чернее нет.
Хозяйка не обиделась на сии строки. Хотя могла бы!.. Она была смиренна и тиха и лаской смягчала бурную вспыльчивость и необузданные приступы мужниного гнева.
Львов приходил к Державиным порой как выжатый лимон. В тот год он строил дом в Москве для Разумовского, устраивал сад на даче Безбородки, продолжал собирать народные песни, сочинил "Пролог" для симфонического оркестра к открытию академии, а еще мечтал написать русскую оперу. Однако дружеские вечера у Державиных возвращали ему силы. В тот вечер, прощаясь, вздохнул:
— Ах, Гаврила, кабы мне такое сочинить!
— Какое?
— Да вот это: "Где стол был яств, там гроб стоит".
…Добравшись до собственного дома, войдя в вестибюль, Николай Александрович насторожился. Обычно Машенька выбегала навстречу, а тут тишина. Более того: она лежала на диване, отвернувшись к стенке.
— Что случилось? Никак ты плачешь, сердце мое!
Не поворачиваясь, Маша протянула ему руку с какой-то бумагой. На бумаге стояло: Турция, Смирна. Значит, от Ивана? Однако почерк не его. Львов весь напрягся, чувствуя неладное. Раскрыл письмо и обомлел. В нем сообщалось, что русский консул в Смирне И.И. Хемницер скончался 20 марта 1784 года, что в последние часы он в забытьи водил рукой по бумаге, будто писал. Был причащен священником. Долго глядел в нечто невидимое остальным, а потом произнес: "Я вижу, как поднимаюсь над собой… Я вижу, я уже поднялся". Сделал еще несколько движений рукой по невидимой бумаге, поставил пальцем точку — и умер. Тело его перевезли морем в город Николаев.
Львов похолодел. А Маша сквозь слезы твердила:
— Я говорила, говорила ему, нельзя туда ехать, — упреком звенел ее голос.
В таких случаях Львов становился, будто в противовес сантиментам жены, суровым, напускал на себя даже некую грубоватость.
— Ну, будет! Будет! — твердил он, поглаживая ее плечо. — Слезами разве воскресишь человека?
— У тебя только разум да логика, моралист-стоик! — сердилась она.
— А ты хочешь, чтобы я тоже плакал и мы дуэтом пели арию неутешных друзей?
— Не знаю, что я хочу! Только не таких слов! — всхлипывала Маша.
Между ними возникла размолвка.
Львов весь вечер скорыми шагами мерил комнату из угла в угол, а про себя твердил: "Где стол был яств, там гроб стоит"…
ЕЩЕ О ПРЕВРАЩЕНИЯХ ЭЛИЗАБЕТ
Михаил со своей русской неспешностью не без труда привыкал к жизни в Париже. Быть может, даже покинул бы его, если бы не эта переменчивая Элизабет. Она то приветлива, весела, любезна, то молчалива, суха, неприступна. От чего зависело ее настроение? Конечно, от того, что происходило в Версале с королем и королевой, конечно, оттого, что все более шумными и грязными становились улицы Парижа.
