— Что предлагаешь, Никита Иванович? Признаюсь, я хоть и согласна с господином Руссо, что все люди родятся равными, однако испытываю склонность почитать древние роды.
— Им, матушка, можно бы выделить, к примеру, часть земель монастырских.
— Можно. Украсить их орденами, давать пенсии поболе, по мере заслуг. Согласна. Ну вот и действуй, пиши, кому и сколько.
Никита Иванович, поклонившись, покинул комнату, а императрица вернулась к своим записям. Прочла: "Свобода — душа всего, без тебя все мертво! Я хочу, чтобы подданные мои повиновались законам, а не видеть в них рабов. Хочу всех делать счастливыми… Однако своенравия, чудачества, тирании не хочу…"
Она писала это, когда еще была молода, когда еще не случилось Пугачева. Теперь он уничтожен, но зловредное семя, похоже, прорастает среди образованных людей, с ними нужны умные убедительные беседы. Нет, конечно, бунтов России не надо, но и своемыслия тоже. Надо заставить эту страну соблюдать законы. Сколько портретов ее, императрицы, писано, а ни в одном не выражена сия идея… "Поговорю-ка я с Безбородко, он поймет лучше Панина".
— Батюшка Александр Андреевич, — обратилась она к нему, — не кажется ли тебе, что образ мой не является во всем своем смысле ни у кого из художников? То в парадных одеждах, которые я не люблю, то в виде бабушки или преображенца. А я хочу, чтобы мои подданные уяснили, что главное правило для меня — следование законам. У Рокотова я красива, нет слов, у Рослина — словно чухонская кухарка. Кому мыслишь заказать новый портрет?
Безбородко, как человек догадливый, тут же нашелся.
— Ваше величество, не найдете мастера лучше Левицкого.
— Да, но художники мало мыслят! Надо, чтоб моя идея в него была заложена, понял? Подскажи ему.
Безбородко все понял. Раз по нраву Екатерине пришлась державинская ода "Фелица", так и в портрет должна быть заложена подобная идея. У Державина она и государыня, и живой человек.
Екатерина встала, приблизилась к окну — что там? — и спросила:
— Не видал ли моих внуков? Чем занимаются?
— Великий князь Александр в классе фехтования был, а теперь, должно быть, с учителем своим Лагарпом.
Швейцарца Лагарпа выбрала сама Екатерина. Он был европеец, образован, по-новому мыслил.
Безбородко, понизив голос, добавил:
— Встретил я в Зимнем дворце Павла Петровича с Марией Федоровной. Должно, к сыночкам пожаловали.
Екатерина вскинула брови, как только она умела это делать, сразу превратившись из обаятельно улыбающейся царицы в грозную мать.
