Мишель видел мадам Лебрен работающей так, что скрипели и ломались карандаши, а теперь перед ним была кокетливая женщина, увлеченная музыкой, царящая в обществе художников.
При следующей встрече она предстала в образе властной дамы.
— Вы будете являться… должны являться в мастерскую три раза в неделю, получать небольшую плату, а в остальное время свободны. И не ленитесь! Рисуйте, пишите, копируйте, показывайте мне, а учителя — вокруг вас, всюду!
А потом сказала:
— Завтра я еду в Версаль. Получила заказ на портрет Луизы Марии-Аделаиды Орлеанской. Надеюсь, вам известно это имя?
— Увы, госпожа Лебрен! Кто она?
— Кто она?! Боже мой! Вы будто только что вылупились из яйца! Это супруга Луи Филиппа Орлеанского, герцога Шартрского, королевская кровь! Его портрет мною уже написан, а теперь — парный к нему, его супруги. Учтите, долго позировать она не намерена, а я хочу нарядить ее в греческое платье с камеей на груди… Так что платье придется писать с вашей помощью. Будете позировать!
Она подошла к нему вплотную, быстро взглянула в лицо и коснулась пальцем шрама на лбу.
— Что это такое? В какой битве мой милый рыцарь заработал этот шрам?
Разочаровывать ее, рассказать о пиратской пещере? Но кто знает, по душе ли ей такая романтика, — лучше промолчать. И он опустил голову.
— Ну ладно, ладно, месье Данув! Не стану допытываться. И вот еще что, на следующей неделе сюда придет русский, фамилия Строганов! Знаете? Граф Поль Строганов. Он родился в Париже, в младенчестве прелестный его портрет написал мой учитель Грёз. А теперь я буду писать 17-летнего графа. Оревуар! — Всякий разговор Элизабет заканчивала внезапно и тут же исчезала.
Если при этом она скрывалась за дверью своей мастерской, то долго-долго потом не выходила. Работала неистово. Но в ее живописи не видно было следов тяжелого труда, все у нее получалось легко и живо и веяло каким-то особым женским очарованием. Мишель садился где-нибудь в укромном месте и подолгу смотрел, как она работает. А то вдруг бросала кисть, приказывала подать вино, паштет, сыр, садилась за круглый столик и с жадностью набрасывалась на еду.
Мастерская у нее просторная, из окон открывался великолепный вид. На стенах висели богатые одежды, от греческих туник и турецких тюрбанов до мундиров времен Людовика XV. Стояли канапе и кресла с бронзовыми украшениями, ширмы японского и европейского образца.
Элиз заводила любимый разговор о живописи, причем всякий раз с неожиданными поворотами:
