В Неаполе все же было спокойнее, чем в Риме, и неутомимая Виже-Лебрен решила перебраться в Неаполитанское королевство, к неаполитанской королеве Каролине.
И вновь наш "халиф на час" сидит в тесном дилижансе и счастлив своим мучительным коротким счастьем: обнимает ее, чувствуя изящное, хрупкое тело. Собственно, на что он рассчитывал? Да ни на что! Где же его португальская вспыльчивая кровь? Где русская удаль? Все растаяло в блаженном полусне.
По приезде ее вновь окружили поклонники, критики, художники, а смуглый юноша со светлыми глазами почувствовал себя лишним. Он часто и подолгу бродил вдоль моря, любуясь недальним полуостровом Сорренто, конусом Везувия, слушая неумолчный говор волн. Волны вереницей ложились к его ногам, ритмично отбивая время. Он же пребывал в своем собственном времени.
Однажды, миновав городскую часть Неаполя, Михаил оказался возле монастыря Святой Марии-дель-Монте. Синий небосвод прорезали чудные пинии с горизонтальными ветвями, подобные петербургским малахитовым столешницам. Каменные громады домов-замков поднимались прямо из моря, и при сильном ветре волны бились о стены. Таким был и дом Торквато Тассо. Здесь Михаил вспомнил рассказ Хемницера о маркизе, которая читала ему Тассо, а потом украла кошелек.
— Возьми акварели и рисуй Везувий и дом Тассо. Такие картинки будут хорошо раскупаться, — сказала практичная Элизабет.
Он промолчал и не сделал ни одной картинки.
Что за поразительная женщина. На любом новом месте она мгновенно обрастала друзьями, нужными связями, поклонниками, обустраивалась и становилась всем совершенно необходимой. Здесь жили теперь ее дочь и служанка. По вечерам все чаще Мишель оставался дома, а за Элизабет приезжал экипаж. Ее приняли при королевском дворе, она уже писала портрет неаполитанской королевы и ее детей. На приемах познакомилась с русским посланником, с английским вице-адмиралом Горацио Нельсоном, с красавицей леди Гамильтон. Пела арии из произведений Паизиелло и собиралась писать портрет композитора, говорила с ним о России, в которой тот бывал.
Михаил оставался в сладком плену очарования, испытывая чувство жгучего и болезненного счастья. Сегодня особенно. Он вышел на окраину, там были только рыбаки да уличные мальчишки. Вдали белели парусники, отражаясь в синих зеркалах вод. Прозрачной шапкой светился вдали Везувий, дымящееся его жерло внушало трепет.
Но что за пение доносится с моря? Какая протяжная мелодия! Он прибавил шаг, прислушался, что-то давнее, знакомое почудилось в песне. Кажется, пели в лодке, только она удалялась, плыла к закату.
