…Фокин наткнулся на Бакшанова спустя четверть часа. Бакшанов сидел у пенечка, метров на десять ниже оползня, куда помог ему перебраться один из легкораненых. Рядом лежали панцирь и автомат. Культи были перебинтованы, но бинты всего лишь удерживали в своей жидкой оплетке раздробленные кости и разорванные мышцы: бинтов было мало, и по существу они уже не могли помочь. Но свой долг Фокин выполнил до конца. Выше колен он наложил резиновые жгуты и чуть не половину своих пакетов добросовестно перемотал на ноги Бакшанову. Бинты больше не набухали от крови. Фокин только старался получше упрятать в них истерзанную и обескровленную мякоть икр и острые углы сплошь раздробленных костей. Лицо Бакшанова не выражало ни мук, ни отчаяния, оно было спокойным, даже задумчивым. И когда Фокин спросил его, больно ли, Бакшанов ответил:
— Нет. Совсем не больно. Только спать хочется.
Ни просьб, ни желаний у него тоже не оказалось, за исключением того, что он попросил расстегнуть левый карман гимнастерки (руки не слушались) и выложить ему на колени согнутый пополам конверт с письмом.
В той же позе Фокин и застал его на обратном пути, вытаскивая на себе раненого лейтенанта. Но Бакшанов был уже мертв.
* * *
В составе роты Залывин вел на сопку свой немногочисленный взвод. Он еще не знал об участи Бакшанова. Огонь со стороны противника был поначалу довольно редким и неслаженным — это бойцов ободряло и давало повод даже переброситься шуткой.
— Ванек! — кричал толстогубый, с оттопыренными ушами боец Милютин, неуклюже поспешавший в гору за своим товарищем. — А если там в сам деле финские фрау?
— Заткнись! — резко, не оборачиваясь, занятый своими мыслями, отвечал тот.
Но Милютин, как видно, настроен был благодушно. Карабкаясь вверх, прихватывая левой рукой ветви попадающихся на пути кустов, он продолжал шутить, не обращая внимания на огонь с вершины сопки:
— А если правда, целоваться будем?
Залывин, который взбирался по склону неподалеку от них, услышал это, строго прикрикнул:
— Милютин! Прекрати шутки! А то они тебя «поцелуют».
Несколько пуль совсем рядом простригли плотную березовую поросль. Залывин инстинктивно пригнулся и посмотрел назад, увидел, как Милютин, выпрямившись во весь рост и схватив себя за ушастую голову, стоял и плавно покачивался, будто собирался над кем-то заголосить. Потом упал навзничь, взмахнув над собой красной от крови ладонью.
— Ах, дурень! — сказал с сердцем Залывин. — Поцеловался!..
