Но Миронов уже не слушал его, он велел Виндушеву подать солдатам и офицерам команду «вольно» и только затем протянул ему самому руку. Потом они прошли к четверке ребят. Миронов оглядел их беглым сквозным взглядом и вдруг неожиданно улыбнулся, словно желая снять этой улыбкой внутреннее напряжение солдат, все еще стоявших перед ним, несмотря на команду «вольно», несколько скованно.
— Ну что, гвардейцы? Готовы выполнить долг перед Родиной?
— Так точно, товарищ гвардии генерал-лейтенант! — уверенно, хотя и вразнобой ответили ребята.
Залывин смотрел прямо, не уклоняясь от ястребиных, жестких зрачков генерала, и тот обратился к нему:
— Из какого полка, молодец?
— Из двести девяносто шестого, товарищ гвардии генерал-лейтенант!
— Фамилия?
— Сержант Залывин!
— Не страшно, сержант Залывин? — на губах Миронова опять появилась улыбка, на этот раз ободряющая.
— Было страшно, когда выходил из строя, товарищ гвардии генерал-лейтенант!
Это Миронова развеселило. Он заулыбался откровеннее, теплее, поглядел на всех уже явно подобревшими глазами, и все разом тоже заулыбались, украдчиво посматривая друг на друга и в то же время не сводя глаз со строго-монументальной фигуры высокого стройного командира корпуса.
— Родом откуда? — продолжал спрашивать Миронов.
— С Южного Урала, товарищ гвардии генерал-лейтенант, — все так же чеканил сержант.
— Знаю Урал. Люблю. И уральцев люблю. Смелый народ! Искренний, чистый.
Сбоку за его спиной стоял такой же бравый, в новенькой диагоналевой офицерской форме адъютант, шелестел страницами блокнота.
Миронов кивнул ему:
— Капитан, перепишите фамилии добровольцев…
Раннее утро 21 июня было особенно мглистым. Туман лежал над рекой, над вражеским берегом, и солнце, поднявшееся над лесом, было большим, четко очерченным, розово-опаловым.
Три солдата лежали на крутом берегу, в высокой траве, неподалеку от полого срытого спуска к воде. Внизу поплескивали гребешки волн, разбивались о камни; чавкали на прибрежном песке днищами лодки, терлись друг о друга связанные бревна плотов. А огромная елань между Лодейным Полем и лесом таинственно молчала, только два серебристых аэростата, похожие на китов, низко покачивались над самым полем, готовые в любую минуту взлететь на тросах в самую вышину.
Это был день начала наступления, день форсирования Свири.
Их было трое, друзей детства из одного уральского поселка, из одной школы, из одного класса — Залывин, Бакшанов и Боголюб. Война не дала им доучиться. В 1943 году их призвали в армию, и в дни февральских метелей они, семнадцатилетние мальчишки, шагнули за порог родительского дома.
