— Почему они это сказали?
— Да плюнь ты на них, — ответил он улыбаясь. — Просто они нам завидуют.
Его шутку она приняла всерьез и потом украдкой часто на него взглядывала.
Но впоследствии вышло так, что он испытал с нею лучшие мгновения в своей жизни. Это было позднее. На Букринском плацдарме. Их тогда оставалось совсем немного, около ста человек. И с каждым днем убывали люди. Убитых стаскивали под крутизну берега и хоронили в осыпи.
Наконец наступило затишье. Нина приползла к нему в одиночный окоп, вырытый на краю зеленого кукурузного поля, вся перепачканная чужой кровью, с опустевшей санитарной сумкой, которую время от времени она пополняла вместо бинтов рулончиками парашютных перкалевых полос.
— Раненых под берегом накрыло миной, — отрешенно сказала она и вдруг заплакала.
Он стал беспомощно ее утешать:
— Ну что ты, что ты! Нина, успокойся.
В узком окопе было тесно, пахло жжеными гильзами, глиной. Она сидела перед ним, уткнув в ладони лицо. Лунный серп стоял высоко, отбрасывая на стену окопа тени от их голов.
— Сколько их было? — спросил он немного погодя.
— Осталось четверо.
Она так и не сказала, сколько всего было раненых, только продолжала всхлипывать, размазывая по лицу слезы и все то, что было у нее на руках — засохшую кровь и въевшийся в них жирный чернозем кукурузного поля. Сперва он смотрел в это лицо, все еще не зная, как утешить ее и что ей сказать, потом рука его сама потянулась к ее плечу, пальцы коснулись жестких пропыленных волос. Он пригнул ее голову к своей груди, перепоясанной ремнями, и стал неловко гладить жесткие, коротко остриженные волосы. Но ни слова, которые он сказал ей, ни эта неожиданная ласка не шли от сердца. Он был ко всему безразличен, даже к собственной жизни. Осунувшийся, обросший, голодный, он только думал об одном, что завтра с рассветом, когда его роте снова придется отбивать атаки, он больше не станет оберегать себя. Все это уже ни к чему. Чем быстрее, тем лучше…
И неожиданно почувствовал, как ее пальцы, натыкаясь на ремни портупеи, ищут его руку.
— Саша, Саша, — прошептала она, — я думала, тебя не увижу.
Эти слова трудно входили в сознание. А шепот становился все торопливее, сбивчивее, невнятнее:
— Ты не знаешь, а я тебя все время любила. И никто этого не знает… И сама я не знала, только всегда хотелось тебя видеть.
Он почувствовал спазмы в горле и не мог ничего ответить, а пальцы ее все продолжали касаться его руки, пробуждая в нем нечто извечное, равное жизни и смерти…
