— Я вас слушаю, подполковник!
— У меня нет вопросов, — сухо сказал Розанов, как всегда подчеркивая этой сухостью свою независимость. — Но неужели, учитывая, что наш участок особенно тяжелый, нельзя было выделить нам хотя бы несколько танков из 29-й бригады?
И все подумали, что Розанов прав и требование его справедливо.
Глубокие складки на переносье комдива обозначились еще резче, во взгляде, устремленном на Розанова, мелькнула тяжелая усмешка. «Умник какой, — говорил этот взгляд, — я без тебя знаю, что не мешало бы вам выделить», — но ответил спокойно:
— Танков не будет. Вся бригада направлена на Лоймолу. А вот в качестве средств поддержки один гаубичный и два минометных дивизиона вы получите. Они уже выходят на исходные позиции. Связь с вами они обеспечат. Будет и авиация, — и снова замолчал, ожидая вопросов.
Но вопросов больше ни у кого не оказалось. Тогда он встал, подав одновременно знак, чтобы все оставались на местах, подошел к окну.
— Ночи-то какие! Трудно в чужой лагерь пробраться незаметно… — задумался, на минуту умолкнув, но все насторожились, поняв, что комдив что-то не договорил и сейчас скажет. — Да, трудно, — повторил он после долгой паузы, — а вот финны все-таки прокрались. Через болото. По какой-то известной им тропе. Если бы, Александр Васильевич, вам удалось разыскать тропу, верный успех штурма Медвежьих Ворот был бы обеспечен.
— Я пытался расспрашивать хозяина этого дома, Константин Николаевич, — ответил Макаров, задумчиво потирая подбородок. — Но хозяин — финн, настроен враждебно. Хотя он, конечно же, знает эту тропу.
— Поговорите с ним еще раз. Возьмите его с собой, там он будет сговорчивей.
— Слушаюсь.
— Переправить бы на ту сторону две роты стрелков, а лучше — весь батальон. У вас есть опыт. — Виндушев отошел от окна. — У меня все, товарищи. Желаю успехов.
Белая ночь матовым светом притушила зелень берез, прозрачной канифолью выстлала вересковые берега речушки. Батальон — рота за ротой — входил в перелесок, надвое прорезанный просекой, и, баламутя сотнями ног воду в излучине речки, поднимался на косогор.
Старый финн стоял перед растворенной настежь баней, срубленной позади дома. Баня была старой, приосевшей на правый передний угол, с прокопченной дочерна притолокой. Старик, хотя его ждали Койвунен и два автоматчика из комендантского взвода, не спешил уходить. Он о чем-то думал, упершись потухшим взглядом в темный зев банной выморочной пустоты, откуда несло спертым запахом прогорклых от дыма и пара стен и досок полка, гнилью старого дерева, известковой пылью растрескавшихся голышей в каменке. А старик думал о сыновьях и о жене, которых давно с ним не было. Там, на родине, вот в такой же бане, на полу, устланном березовыми ветками, жена родила ему трех сыновей. Таков был обычай — крестьянки Суоми рожали в банях. Из банного черного зева, как из материнского лона, один за другим вышли его сыновья. Как он был рад появлению каждого, потому что сын — это верный помощник отцу.
