— Эй, Гасанов, ты оглох там, что ли? Неси, говорю, котелки-и! — кричал кто-то в глубине леса.
— Милю-ютин! Черт лопоухий! — неслось левее. — Ну что ты тянешься?..
Залывин взглянул на Бакшанова, осуждающе усмехаясь, проговорил:
— Твои, видать?.. Чего ты их так распустил?
— То-оля! Ну какой из меня командир? — откровенно признался Бакшанов. — Я и приказывать не умею. Стыдно мне как-то приказывать. Не позволяет излишняя эмоциональность.
— Я ведь тоже не кричал на солдат, но слушались, — ответил Залывин.
— Ты — дело другое. Ты брал их своей серьезностью. Они тебя уважали, а меня просто любят, как девку. Что скажешь — мимо ушей. Помнишь, ты и дома был таким же? Антон, бывало, атаманит среди нас, мальчишек, а делает все-таки по-твоему. Природное это в тебе.
— Не знаю, — скупо засмеялся Залывин. — Я что-то не замечал в себе таких достоинств.
Но Бакшанов говорил правду. Из всех троих он и учился лучше, и был начитаннее, и учителя считали, что он толковый и серьезный парень. Антон же был верхогляд, и выручала его только напористость. А вот в Леньке действительно проявлялось много неуверенного, мягкого, глубинно-доброго, что бывает свойственно только женщине, да и в поведении угадывалось все то же проявление женственности; и солдаты, верно он говорил, любили его и тянулись к нему, как к другу, возле которого можно было отдохнуть душой, что-то рассказать ему о себе и найти в ответ теплое слово; и, конечно же, приученные уважать в командире лишь силу непреклонной власти, они смотрели на него, не умеющего ни крикнуть, ни потребовать, как на равного, и не обижались, а удивлялись, когда по необходимости он вынужден был что-то спрашивать с них.
— Ты к нам надолго? — опросил Бакшанов.
Залывин передернул плечами.
— Могу пробыть весь завтрашний день. Не хочется мне туда возвращаться.
— Ну и не ходи. Побудешь у нас. Мы с тобой письма домой напишем.
— Да, да, обязательно. И Маше я напишу.
Бакшанова это обрадовало:
— Напиши, Толя, напиши. Ей будет приятно. Она хоть и молчит, а давно ждет от тебя письмишко.
Во взводе Залывина встретили дружными веселыми возгласами.
Спеша к обеду, возвращалась с тактических занятий и рота старшего лейтенанта Григоровича.
Рота шла мимо штаба, и Макаров, увидя ее из окна, вышел опять из дома, спустился по настилу вниз и стал ждать. Командир 3-й роты нравился ему не только как командир, которого он и раньше всегда приводил в пример как образцового офицера, но это был еще и человек всесторонне развитый, начитанный, с большим внутренним тактом, и с ним всегда было приятно встретиться и поговорить.
