23 июня.
Выходим в тыл неприятельских войск.
26 июня.
Взяли Олонец.
27 июня.
Нами освобождены две деревни: Новинки и Левендукс. Чуть не запоролись совсем в другую, не нужную нам сторону: неприятель умудрился спрятать дорогу. Снова тяжелые бои. Много убитых, но особенно мною раненых. Я уже почти привык к своим обязанностям санинструктора, но вот к человеческим страданиям привыкнуть никак не могу. Мой командир Борис Брескин на эти вещи смотрит как-то значительно проще, и ему, конечно же, легче».
Но в этот раз рука Фокина запросила простора. Может быть, Ленька Бакшанов навеял на него особое вдохновение, может быть, избыток времени дал такую возможность. Рука быстро записывала:
«29 июня.
Мы на дневном привале. Солдаты спят вповалку. Но всех нас только что переполошили выстрелы. Поймали двух подростков. Выдрать бы сопляков ремнем! Макаров передал их командиру взвода разведки лейтенанту Самохину и после окончания дневки велел их отпустить. Когда ненависть в человеке слепа, когда идет не от сердца, а от чужой лжи и безрассудства, она вызывает омерзение. В боях за освобождение Южной Карелии я не раз убеждался, что за каждым кровопролитным сражением всегда стояла бессмысленная стойкость солдат и офицеров обманутой нации.
Нам памятна та пора, когда на смену изощренной дипломатии реакционных финских правителей, совершивших сговор с фашистской Германией, пришла разнузданная демагогия, направленная на раздувание вражды ко всему русскому, ко всему пролетарскому, та самая демагогия, в которую уже заставляли верить. И напрочь была забыта попытка учреждения так называемого «королевства Финляндии и Карелии» Карла Гессенского, чуть не превратившая Финляндию в вотчину немецких баронов и юнкерства. Не потому ли сейчас даже эти два подростка решились на такой отчаянный для них шаг? Все это вызывает невеселые раздумья, как те же «финские» гранаты с американским клеймом. Хочется верить, что после победы над фашизмом мир поумнеет, и надолго».
По каменистой дороге, проложенной сквозь лесистые сопки, избитой, изъезженной, изрезанной проточными ключами, шли и шли в тыл раненые солдаты стрелковой бригады. Шли они по двое, по трое, но часто — и это только те раненые, которые в состоянии были передвигаться самостоятельно; тяжелых везли на пароконках. Раненые шли молча, с пережитым страхом на лицах, каждый в одиночку неся свою боль и еще не отступившее ощущение боя, которое долго не покидает солдата, если он остается неуверенным в успехе боя.
