* * *
— Тот дикарь на рынке буянил, как сорвавшийся с цепи, — жалостно стенал мужской тенор.
— Да, сорвал нам целое выступление, — угрюмо вторил ему звонкий бас.
— Но он красив. И такой сильный. Он двигался как дикий зверь, — протянул мечтательно женский альт.
— Вы, женщины, думаете только об одном, — ворчливо ответил бас.
— Но, Таурус, о чём это ты говоришь? — промурлыкала женщина, прижимаясь к нему сзади и касаясь свой пышной грудью спины коренастого владельца балагана.
— Успокойся, Каринна! Явился в самый разгар, сорвал представление, и из-за него только что потеряли выручку.
Блондинка Каринна смутилась, обидчиво сдвинув брови, и её голубые глаза сверкнули:
— Раньше ты был ко мне благосклонней.
— Это уже прошло давным-давно, — отрезал медоточивый тенор.
— Каринна, девонька, ты не могла бы мне помочь? Иголка с ниткой в дрожащих старческих руках хуже орудий с кхитайским огнём.
Ласковый и тихий вопрос старика смог погасить ссору в зародыше. Раздражённое раскрасневшееся лицо бывшей первой актрисы, а ныне отвергнутой любовницы, смягчилось. Не произнеся ни слова, она отправилась вслед за стариком с длинными белыми усами и прищуренными ярко-голубыми глазами.
— О, женщина! С одной стороны — небесная сверхъестественная краса, но в душе — помойка…
— А ты тоже давай успокойся, Карагиз! Зурн, нужно сходить за дровами. Отправляйся, или замерзнем в ночи. — Таурус, с непререкаемым авторитетом владельца балагана, оборвал дальнейший разговор.
Худощавый парень лет двадцати, живой, юркий и гибкий, который за всё это время не промолвил ни слова, без каких-либо дополнительных возражений встал и направился к лесу. Грозящая буря была предотвращена. Повисшая в воздухе напряжённость медленно исчезала.
— Ты плачешь. — Старец с ясными глазами подошёл к Таурусу, поправляющему конскую упряжь, и тяжело присел. Он уже слишком много повидал и в целом видел мало хорошего. Возможно, именно поэтому он и решился начать заранее проигранную дискуссию. — Вспоминаешь, как однажды ночью она прибежала к тебе в одной ночной рубашке и осталась? Она была старшей дочерью фермера, не испугавшейся осуждения и пересудов. Нам пришлось вынуждено покинуть страну, прежде чем её отец смирился с тем, что его любимица сбежала с комедиантами, и перестал преследовать нас. И ты до сих пор не осмеливаешься сунуться в Немедию, хоть минуло тринадцать лет.
— Тринадцать — несчастливое число, — вызывающе забурчал Таурус.
— Она стареет, хочет покоя. Мечтает о крыше над головой, детях, — продолжал старик, как бы не слыша его.
