Андрей всегда стремился, размышляя о прошлом, оправдать то, что было. Правда, увы, не всегда это у него получалось…
Воспоминания прервал Мишин голос:
— Дядя Андрей, пойдемте все-таки чай пить.
«Все-таки» резануло слух. Совсем московский говор и речь взрослого человека.
— Миша, ты деда своего помнишь, Семена Никифоровича?
— Помню.
— А сколько лет уже не был в Ясеневке?
— Ой, давно что-то.
— В пионерском лагере лето проводишь?
— Да. Скоро опять поеду.
Они пошли на кухню.
— А в Ясеневке хорошо летом, знаешь, — сказал уже на кухне Андрей.
Миша промолчал. Это молчание парня показалось обидным. Что Мише Ясеневка? В сущности, они уже даже не земляки — Миша коренной москвич…
Пили чай на кухне. Напряженное ожидание телефонного звонка мешало Андрею думать.
— Миша, ты бы ложился спать. Поздно уже.
— Не, я подожду маму…
Но время шло, Люда не звонила.
«Вечером из больницы звонить легче, чем днем, — думал Андрей. — Почему Люда молчит?»
Он вылил в раковину остывший чай, налил себе горячего. Честно говоря, хотелось есть. Но затевать сейчас ужин — морока, хотя на столе лежали четыре яйца, приготовленные для яичницы.
Глядя на яйца, Андрей вдруг вспомнил рассказ Петра, как он в войну, в годы эвакуации ездил в Пермь продавать на черном рынке барахло и покупал еду, какая попадалась в ларьках или на базаре, — большей частью хлеб, иногда масло и даже яйца. У Люды в ту пору было неладно с легкими. И вот в одну из поездок, рассказывал Петр, зимой в дороге произошла с ним неприятная история. Он на каком-то полустанке побежал за кипятком и не успел обратно, поезд тронулся. Петр вскочил на подножки предпоследнего вагона, обливая кипятком из котелка себе колени. Он стал стучаться в дверь, чтобы проводница впустила хотя бы в тамбур. Но в ту жестокую пору поезда осаждали безбилетники. Проводники озверели, гоняя из вагонов этих «зайцев». Петр барабанил кулаком в тяжелую дверь, кричал, что он из соседнего вагона с билетом, но все безрезультатно. Проводница в шапке-ушанке, молодая, курносенькая, вспоминал Петр, с завитушками, ушла из тамбура. Потом вдруг вернулась, приоткрыла дверь, просунула руку, стащила с головы Петра шапку и бросила ее, пытаясь, очевидно, таким образом заставить Петра соскочить. Но он, конечно, не соскочил. Так и ехал до остановки на подножке, без шапки, посиневший от холода. Бросил котелок, держался двумя руками за поручни, притопывая на узкой подножке, чтоб ноги хотя бы не отморозить. На остановке курносая проводница дверь, конечно, открыла. Петр моментально ворвался в тамбур и с размаха нанес красавице такую пощечину, что у нее из носа потекла кровь… Ахнув, она зашмыгала носом, но не ушла из тамбура, платком стирая с лица кровь, пропускала пассажиров. Так и не стала на Петра жаловаться. Странная была, говорил Петр, даже жалко ее стало. В Перми у Петра поднялась температура. С воспалением легких он слег в больницу. С той поры будто жилка какая лопнула у него внутри. Но постепенно здоровье восстановилось и легкие его не подводили.
