Сергей Нечаев | страница 25
— А он что?
— А он его в морду. Ты, говорит, — негодяй, так думаешь, что и все такие…
— А генерал что?
— Ничего. Поклонился и говорит этак тихо: спасибо за науку.
— И так-таки ничего ему не было?
— Не. Только потом отняли бумаги и писать запретили.
— А что им жалко, что ли?
— Да вот, будто он там всю правду и написал, а правда-то глаза колет.
Через полчаса солдатик стоял на посту у пятого номера. В глазок видна была внутренность камеры. Часовой с любопытством разглядывал таинственного узника. Нечаев повернул голову. Часовой почувствовал на себе сверлящий взгляд.
— Как на дворе сегодня?
Часовой промолчал.
— Что же ты не отвечаешь?
— Не велено разговаривать.
Нечаев вскочил, быстро подошел к глазку и взбросил вверх руки. Оковы лязгнули и скользнули к локтям. Под ними обнажились страшные гнойные язвы.
— Вот за тебя ношу. Тебе хотел правды добыть, а ты…
— Да что же я… Не разрешают говорить. Не моя это воля.
— Со мной все говорят. Ну, как же на дворе?
— Солнце…
Нечаев победил.
Между тем, после бумаги Нечаева лишили и книг. Пытку делали более жестокой.
Уже давно опустела камера. И вдруг, вернувшись с прогулки, узник нашел несколько томиков. Тут же стоял смотритель. Нечаев взглянул на книги, потом на смотрителя и возбужденно зашагал по камере.
— Это вы от себя положили здесь или вам приказали?
— Наступают великие дни воскресения Христова, и я думал, что эти книги…
— Их сочинили попы; вы знаете, что я неверующий, лицемерить я не стану.
Ночью он не спал. Он добьется своего. Он будет требовать. Но как передать свой голос туда, за стены этой тюрьмы? Как заставить царя выслушать его?
На рассвете он вскочил на ноги и бросился к стене. Стиснув челюсти от невыносимой боли, разбередил свои раны, и макая указательный палец в кровь, стал им писать на стене.
Утром смотритель застал Нечаева на койке с мертвенно-бледным лицом.
На стене алела кровавая надпись:
Государь!
В конце восьмого года одиночного заключения третье отделение без всякого с моей стороны повода лишило меня последнего единственного занятия — чтения новых книг и журналов. Этого занятия не лишал меня даже генерал Мезенцов, мой личный враг, когда он два года терзал меня в цепях. Таким образом, третье отделение обрекает меня на расслабляющую праздность, на убийственное для рассудка бездействие. Пользуясь упадком моих сил после многолетних тюремных страданий, оно прямо толкает на страшную дорогу: к сумасшествию или к самоубийству.
Не желая подвергнуться ужасной участи моего несчастного соседа по заключению, безумные вопли которого не дают мне спать по ночам, я уведомляю вас, государь, что третье отделение канцелярии вашего величества может лишить меня рассудка только вместе с жизнью, а не иначе.
