Я чувствовал себя среди всего этого потерянным, дрейфующим, порядки повседневной жизни разъехались по швам всего за несколько дней, и мне казалось нелепым даже сейчас, что «Гуантанамо», слово в нижней части экрана, вообще существовало, все эти бесчеловечные пытки, происходившие где-то за морями, пока дикторы новостей, сверкая глазами, спорили об их конституционности. Я чувствовал, что схожу с ума. Разве нет мучительной очевидности в том, что мы не должны пытать людей? И в то же время я думал, что могу оказаться неправ. Разве не был я неправ прежде? Разве не эти вопросы, не это либеральное отношение привело меня в ЛВД? Если бы мне удавалось пребывать в безопасности внутри Слова Господня, не задавая вопросов, я мог бы остаться с Хлоей, на пути к нормальной жизни.
Но я позволил мирским влияниям формировать меня. Вчера один из штатных преподавателей, Дэнни Косби, просил нас не спеша, пристально оглянуться на наши жизни и выявить тот период, который продемонстрировал наш греховный путь к гомосексуальности, и я не без ужаса осознал, что большинство моих однополых привязанностей развилось бок о бок с моей любовью к литературе. «Побочные сюжеты из Школы на обочине»: первая однополая влюбленность; «Убить пересмешника»: первый поиск гей-порно; «Портрет Дориана Грея»: первый поцелуй. Неудивительно, подумал я. Совсем неудивительно, что они забрали у меня блокнот.
Чтение светской литературы в ЛВД не поощрялось: пациенты могли «читать лишь материалы, одобренные персоналом», как заявляли наши рабочие тетради, и обычно их авторы были христианами-фундаменталистами; но всего несколько дней без чтения загнали меня в ночную депрессию, и мне становилось трудно засыпать. В старшей школе я потратил столько времени и энергии, защищая себя от чрезмерного наслаждения книгами, боясь, что захватывающий рассказ обратит меня в еретика, и я брошусь очертя голову на одну из греховных троп, по которым следовали мои любимые герои, а я с наслаждением наблюдал за ними. Мой год в колледже принес мне столько свободы, и чтение там поощрялось так широко, что я почти забыл, как это — в буквальном смысле подозревать, что из-за книги мной завладеет демон, как думал я, впервые читая «Заводной апельсин». Электрический язык Берджесса проходил сквозь мое тело так быстро, что кожа загоралась пламенем, заряжаясь тем, что я мог назвать только демонической силой. Я задавался вопросом, получу ли я когда-нибудь снова возможность так же свободно читать, или мне придется оставаться здесь, в ЛВД, столько же лет, сколько и преподаватели, учась жить с побочными эффектами моего греха, держа остальной мир на расстоянии.
