* * *
Через несколько часов, сидя в середине кружка Смида, я ждал, когда Бог присоединится ко мне.
— Вы не лучше и не хуже любого другого грешника в этом мире, — сказал Смид. Руки его были сложены за спиной, все тело напряжено, будто он был привязан к невидимой доске. — Бог видит всякий грех в одном и том же свете.
Я кивал вместе с другими. Жаргон экс-геев теперь был мне знаком, хотя в первый раз я был шокирован, читая сайт учреждения, впервые узнавая, что гомосексуальность, на которую я большую часть жизни пытался не обращать внимания, способна «выйти из-под контроля», что я могу кончить связью с чьей-нибудь собакой, если не исцелю себя. Хотя задним числом эта мысль кажется нелепой, у меня мало что было, кроме нее. Я был все еще достаточно молод, чтобы опыт с другими мужчинами был чисто мимолетным. До колледжа я встречал только одного открытого гея, маминого парикмахера, из «медведей», который большую часть времени соответствовал, как мне казалось, стереотипам: делал комплименты моей внешности, сплетничал о других работниках, обсуждал планы на свою следующую фантастическую рождественскую вечеринку — его незапятнанная белая борода была словно создана для роли Грязного Санты. Остальным своим взглядам, довольно ханжеским, я выучился посредством пантомимы: вялые руки и манерная походка глумящихся прихожан; фразы, выделявшиеся из естественной речи подчеркнутой ритмичностью — «о-о, ну это ты зря-я»; церковные петиции, которые нужно было подписывать, чтобы держать нашу страну в безопасности от «извращенцев». Проблеск неонового спандекса, шорох боа с перьями, крепкая задница, виляющая на камеру: то, что мне удавалось увидеть по телевизору, казалось лишь дальнейшим доказательством того, что быть геем — это уродство, неестественность.
— Вам нужно понять одну очень важную вещь, — сказал Смид, голос его был так близко, что я слышал, как он отдавался в моей грудной клетке. — Вы используете сексуальный грех для того, чтобы заполнить в вашей жизни пустоту, которая образовалась на месте Бога.
Я был здесь. Никто не мог сказать, что я не стараюсь.
* * *
Главный зал был небольшим, освещенным лампами дневного света, с одной раздвижной дверью, открытой на веранду с бетонным полом, которая навевала мысли о солнечном ударе. Наша группа сидела на складных стульях с подушками у передней стены. На стенах позади нас висели ламинированные постеры «Двенадцать ступеней», которые обещали медленное, но верное исцеление. Не считая этих постеров, стены были в основном пустыми. Здесь не было ни распятий, ни картин со стадиями крестного пути. Здесь подобная иконография считалась идолопоклонством, наряду с астрологией, «Подземельями и драконами», восточными религиями, досками для спиритических сеансов, сатанизмом и йогой.
