Утро Верона провела в немом сопротивлении случившемуся. И день: на работе, в магазине, везде, где выходило ее дороге пролечь сквозь городской пейзаж, ведьма угрюмо спорила с джинном в мыслях, обвиняя его во всех грехах. «Он хоть пишет?» — обращала внимание Верона на телефон, заглядывала в уведомления и убеждалась: пишет. Ищет ее, просит о разговоре, ругается и звонит; но ни одно из сообщений Верона так и не решилась прочесть. Она даже распробовала на вкус теорию о возможной влюбленности, совместимости на крайний случай, но горькая мысль тут же была отброшена в самый дальний уголок подсознания. Нет, чувств к черному ведьма не находила даже на глубине самобичевания. Страх, злость, отторжение, торги с совестью и жажда справедливости — этим мутил ее рассудок черный.
Альтруизм — медленное самоубийство. Лихая роспись в несостоятельности перед строгим судом эго оправдать свое существование. И кажется, что, отдавая по кусочку желания, мечты и надежды, ты обязательно станешь кем-то достойным строптивого потока судьбы. Кем-то, кто сможет пусть не сопротивляться, но плыть по течению, равновесно получая и отдавая. Не тонуть. Люди испачкали любовь к себе непростительной грязью, хотя на самом деле истинная болезнь — не знать, не понимать, не чувствовать сил смириться с собой и позволить себе жить. Просто жить. Без чеков, самозванных долгов и жажды наполнять смыслом каждую минуту отведенного времени. Верона остро чувствовала, как страх перед удовольствием, перед непростительной вседозволенностью цепляет ее за нервы.
Вероне хотелось оглядываться в поисках спасительной тростинки под аккомпанемент вибрации телефона. Вот пропойца стоит с протянутой рукой на опохмелиться, — нет, не подходит. Вот женщина пытается с сумками и коляской протиснуться в магазин между дверьми, — ведьма подхватила, помогла, судорожно вдохнув: чувство вины голодно, лениво бурлило внизу живота. Она не хотела идти домой, столкнуться с джинном. Предвосхищала наглый прямолинейный взгляд, самодовольный оскал. Нет, куда лучшим вариантом казалось шататься по подворотне, в которой, как назло, не было даже ни одной замерзшей души, кроме самой Вероны.
Во дворе на окраине района панельки содрогались от звуковых волн. Пьяные компании виднелись в проемах между домами, а на углу судорожно дышало черное пятнышко. Три шага к нему, и видение задрожало. Женщина, казавшаяся мокрой от пота, забилась под балкон многоэтажки. Одежда даже в темноте выглядела небрежной, свалявшейся, а черные волосы спутались, прилипли к лицу и, наэлектризованные, тянулись редкими ниточками к стене. Ее дыхание не было нормальным: Вероне казалось, что несчастная скоро упадет в обморок.
