Пусть Вэйл и не привык обманывать себя, но в этот раз ему казалось, что единственный способ уберечься от излишней паранойи — убедить себя в том, что второй убийца отстранён от него и не жаждет никакого столкновения. И так многовато факторов заставляли вздрагивать и чувствовать дискомфорт.
Испорченный распорядок дня, внимание со стороны федералов, слишком большое число людей вокруг… Доминику казалось, что он — загнанный за красные флажки волк. Он когда-то читал об охоте на этих хищников, и теперь каждое слово вспоминалось, играя свежими красками, каждый образ грозил развернуться, захватывая воображение.
Самым неприятным в этом ощущении было, пожалуй, чувство несправедливости происходящего. Он, быть может, и волк, но не таскал овец в деревне, а вот тот, другой…
Навязчивые сравнения с животным миром вдохновили, или точнее, заставили Доминика взяться за скетчбук и зарисовать целый ряд набросков, где люди фантасмагорически трансформировались в зверей — оленей, тигров, волков. Сквозь них прорастали ветви, искажая пространство.
Доминик знал, что никогда не станет доводить скетчи до ума, но сейчас нужно было спешно выгрузить их из самого себя, отодвинуть прочь. Иного способа он не имел.
Отчего-то чудилось, что должна позвонить Мадлен. Если бы он не знал себя так хорошо, то мог бы предположить, будто скучает, но на самом деле это было ему незнакомо. Она должна была позвонить, потому что последнее убийство связано с ней, но тут же Доминик напоминал себе, что ей неоткуда об этом услышать.
Может быть, кто-то другой терзался бы отсутствием возможности обсудить все обстоятельства, но Вэйлу хватало зарисовок, чтобы упорядочить разум, и только Мадлен никак не хотела укладываться в общую гармонию, как полагается.
Вэйл просидел над набросками до самого вечера. Вместо ужина выпил чашку чая и расположился в гостиной, но не спешил включать телевизор или ноутбук. Неяркий торшер вычертил золотистый круг света, и Доминик, сидя почти что в центре, вдруг подумал о вере людей в мистические силы. Он представил защитные пентаграммы, окружности, вычерченные мелом, затёртые символы и камешки с нарисованными рунами. Он почти увидел себя шаманом, но тут же засмеялся. Нет, такая роль ему бы не подошла.
Но если бы только можно было с помощью каких-то ритуалов разгадать умысел «первого», отыскать «второго»… Да, Доминик попробовал бы.
Прикрыв глаза, он мысленно нарисовал «Вечную любовь» и её жалкую и страшную разом репродукцию из человеческого тела, а потом мысленно сравнил со строгим и чётким творением «первого» — с раскрытым до самой сути телом Саманты. И его ожгло осознанием.
