«Первый», как он уже думал не раз, придавал жертве новое качество, даровал что-то недоступное живущим. «Второй» же отбирал дар. Не только жизни, но и самоидентичности. Он превращал людей в использованный материал, тогда как первый творил из них искусство.
Мысль, конечно, была странной, даже опасной, но Доминика она успокоила, точно он ответил для себя на главный вопрос о мотиве. Можно было даже набрать Эдгара и рассказать ему об этой идее, но Вэйл отогнал такое желание.
Он не хотел делиться. И если раньше это было продиктовано ощущением сопричастности к Творцу, то теперь он опасался, что стоит разложить мысли по полочкам, рассуждая и объясняя, и за маньяка примут его самого.
* * *
Вторник не принёс никаких новостей и прошёл относительно спокойно. Доминик был измотан и почти не мог работать, но тревожные мысли всё-таки немного отошли на задний план. Он и вовсе бы расслабился, однако ближе к девяти вечера ему позвонила Мадлен. Поначалу он даже не мог представить, какой может быть причина для разговора, но трубку всё-таки поднял.
— Соболезную, — заговорила она сразу, едва поздоровавшись.
— Соболезнуешь? — удивился он и лишь секунду спустя понял, что Мадлен, вероятно, о Саманте.
— Ричардс была твоей верной поклонницей, — Мадлен говорила тихо, и голос её звучал чуточку расстроенно. — Я встречалась с ней как-то, мы обсуждали тебя.
— Ты же помнишь, я не придаю этому значения, — он помолчал, не зная, стоит ли вспоминать про «Вечную любовь». Его почти не тронули слова о том, что Мадлен общалась с Самантой. Было очень легко пропустить их мимо ушей.
— Это по-настоящему страшно… Что всё происходит именно в галерее Анхелики. И что оно затрагивает и нас с тобой, — Мадлен вздохнула, но было в этом что-то неправильное, как будто она нервничала или чувствовала необходимость откровенничать. — Я слышала про «Вечную любовь». Даже представить не могу, как это выглядит.
Доминик насторожился и переспросил:
— Откуда ты знаешь о «Вечной любви»?
Нигде не упоминались подробности того, каким был очередной труп, какое произведение он так нелепо и жестоко пародировал. Доминик едва не признал за Риком неумение держать язык за зубами, но тут Мадлен сама разрешила всякие сомнения.
— Анхелика рассказала… — она замялась. — Конечно, теперь полотно Солье не принадлежит мне, но всё равно я ещё считала картину своей. Но… Как я могу к ней относиться после всего этого? Точно некто пришёл в мой дом и надругался над произведением искусства прямо на ковре в гостиной. — Сравнение немного покоробило Доминика, но он и сам ощущл нечто похожее. А Мадлен словно пожелала сменить тему: — Не могу не сказать, что твоя картина The Light просто потрясающая. Она по-настоящему прекрасна, ты будешь её продавать?
