— Самые сильные из нас принесли сюда любовь и надежду. Самые слабые из нас принесли сюда свои страхи и ужасные воспоминания. Но мы не готовы осуждать их, этих слабых. Мы готовы к тому, чтоб так долго, как потребуется, исцелять, успокаивать, уверять их своей любовью и верой. Их тёмную воду мы разбавляем своей светлой водой. Понимаешь?
— Понимаю. И… Вот так — навсегда?
— Конечно, не навсегда. И мы уйдём. В свой, по-настоящему свой мир. Из этой погружённости в себя и друг в друга — к подлинной иной реальности. К результатам наших поисков. Когда вот это дерево, — она кивнула на странные заросли, — вырастет.
— Так это дерево…
— Если быть точным — мировое древо. Слышал про такое?
Я кивнул.
— Дерево, связывающее три мира. Корни его — в подземном мире, ствол — в мире людей, кроны — в мире богов. Здесь корни, всё правильно, это мир мёртвых… Так оно ещё не выросло? А когда вырастет — вы по нему подниметесь в мир богов?
Женщина улыбнулась и покачала головой.
— Ну зачем же богов? Нам этого не надо. Боги — у себя, мы — у себя… Мы просто хотим восстановить связь, естественную связь миров. Люди загубили это дерево, когда перестали верить во взаимосвязь всего сущего, в ответственность перед всем сущим. Их вера стала ограниченной, и они перестали взаимообогащаться…
— Я уже слышал об этом. Похоже, общая проблема…
— Дерево соберёт воедино три осколка разбитого мирозданья. Это мы принесли сюда крохотное семя, мы растим его уже долгие века. И когда оно возродится, это дерево — мы получим возможность уйти. Туда, где всегда должны были быть.
— Как же вы знаете что-то о том мире, если никогда там не были?
— Ну, отчасти, можно сказать, были. Мы вернёмся на землю. Мир, который нас ждёт, как бы смежен миру живых, мы будем чувствовать их ветер, ароматы их цветов и тепло их жизни. Но будем чувствовать и куда большее, недоступное им. Мы будем витать бестелесными духами, единые с природой, но всё же осознающие себя. Обладающие огромной силой и неразрывные с миром живых. Мы сможем оберегать их, наставлять в жизненном пути, подсказывать — конечно, если они обратятся к нам… Мы будем их могущественными друзьями, а они — нашей основой, нашей плотью, нашей надеждой.
— Кажется, понимаю. Каждая древняя вера хочет вновь вернуться на землю.
— Мы верим, что духи стихий, духи непостижимых человеку сил вовсе не враждебны, они готовы помочь — конечно, если получат что-то взамен. А надо им порой просто, чтоб произнесли их имена — так ты вызываешь их к жизни, поддерживаешь в них жизнь, а это ведь самое главное. Самый могущественный демон и распоследний смертный, в ком едва-едва шевелится хоть какое-то самосознание, боятся одного и того же — исчезнуть, больше не существовать. Когда дьявол требует душу человека — он признаётся, что не может жить без этой души, что будет смотреться в неё — и радоваться своему бытию. Христиане, преданные своему богу, ждут от него награды в новой жизни на небесах. Про нас же, преданных нашим духам и демонам, они убеждают себя в другом. Что дьявол — отец лжи, что он предаст служивших ему, что те, с кем мы обменивались силой, будут мучить нас им в угоду. Мне сложно винить их, пусть они сами верят во что угодно. Но ужасно то, что в это же — в глубине души, в самом-самом, конечно, мраке подсознания — верят и многие из нас. Они принесли в этот мир горечь и боль, память о пожарищах. Это всё здесь, рядом. Буквально — ступишь шаг и провалишься в чьи-то девять, а то и девятьсот девяносто девять кругов. Переключи на другую волну, на другой спектр — и увидишь демонов и клубящийся ужас из кошмаров. Сложно по-настоящему освободиться от того, что в тебя вложили… От того, что в тебя вдолбили. Оставить путы и взлететь к звёздам. Потому-то я и сказала тебе, что мир этот может быть для тебя раем, а может адом. Постольку, поскольку в мире-дороге собираются разные души. С разной степенью освобождённости. И каждый приносит с собой то, что наработал. То, во что верил.
