Лицо её неуловимо менялось, теперь я уже прекрасно верил, что передо мной ведьма — черты стали резкими, вдохновенно-гордыми, глаза пылали ярко-зелёным огнём, словно у кошки. Руки лежали на коленях неподвижно, казалось, застыли, как камень, но я чувствовал исходящую от них силу.
— Вы занимались магией, хотя и ждали за это адских мук? А придя сюда, обнаружили, что их и нет? Или… или есть? Вера держит в этих мирах древних богов и сказочных чудовищ, вера могла создать дьявола… Могла что угодно создать. По сути человек может создать себе любой загробный мир, так? Какой нафантазирует? И проблема только одна — самому в него поверить? Как этот мир устроен? Он всегда такой… туманный? Всё время кажется, что спишь и видишь сон.
— Ну, таким он тебе явился. Он состоит, если грубо выражаться, из всего того, что принёс с собой каждый из нас. Ты созерцаешь сейчас… Наверное, всё-таки своё. А можешь увидеть ещё… чьё-нибудь… Многократно отражаясь и преломляясь в этом мире, мы на какие-то мгновения становимся единым целым, единым сознанием. А потом снова рассоединяемся, разлетаемся. Как в детской игрушке-калейдоскопе, знаешь?
Я не спрашивал, может ли средневековая ведьма говорить так, знать такие слова — галлюцинация, калейдоскоп. Может, она была не очень средневековая. Может, из современных мне ведьм — не все же, кто величает себя так, шарлатанки… Но скорее просто мир-эхо, мир-отражение переводит мне её слова так, как я их могу понять. Он знает абсолютное значение, абсолютную правду, которая у нас выражается разными словами.
— Этот мир открыл тебе то из своих лиц, которое больше тебе подходит. А может, то, которое просто захотел. Он разный, как разные не только люди между собой, но и разные чувства и миры уживаются внутри одного человека. И всё же это мир единый. Пронизанный любовью, прошитый ею, словно нитью. Стремлением наших душ друг к другу. И те видения, которые рождает этот мир в ответ на движения наших душ, мы не только воспринимаем сами, но и дарим друг другу.
Да. Значит, они дарят друг другу не только танцы отражений и музыку эха, не только преломлённый свет и поющий ветер. Они дарят друг другу и чёрные цветы, пропитанные ядом, и мутно-багровые реки, и выжженные пустыни, где под бессонным солнцем нет жизни, нет воли, нет надежды, лишь суховей звенит равнодушной памятью, и столь же вечные, абсолютные ночи, тьма и холод которых не знакомы с теплом и светом, и в голосе, взывающем в этой ночи, смятение сменяется отчаяньем. И это всё в них есть. Они и такие дары принимают.
