— И значит, одновременно со мной кто-то ещё сейчас… ищет?
— Что значит — одновременно? Со временем у нас тут уже отношения расплывчатые… Но в целом ты прав. Этот мир и состоит из ищущих себя душ.
— Что же объединяет вас? По какому принципу души попадают именно сюда?
— Ну, с уверенностью я тебе не скажу… Может, это души, которые просто не знают, какой она должна быть — загробная жизнь, души, которые отринули при жизни какую-то концепцию, какое-то убеждение, но ещё не пришли к другому? Души, уже не стремящиеся в один из «известных» миров, но ещё не подобравшие себе другого? Может, это души, которые при жизни находились в поиске и готовы продолжать поиск здесь?
— Души учёных? Религиозных реформаторов? Людей, живших отшельниками вне влияния господствующих религий и представлений?
— И они тоже. Души, которые искали и стремились. Среди нас есть простые, ничем вроде бы не выделявшиеся люди, поиск которых происходил внутри, в размышлениях и беззвучных вопросах — и есть они самые, учёные, еретики, авантюристы, ведьмы…
— Кто-кто?
Вообще-то я и не знал до сих пор, верю ли я в существование ведьм. Я привык думать, что те несчастные, которых сжигали на кострах в средние века, были просто больными женщинами, сумасшедшими, или наркоманками, и все эти картины шабашей и рассказы о явлении дьявола — не более чем плод больного воображения в припадке или под действием одурманивающих веществ. А были и те, кто сами на себя наговаривали под воздействием пыток, приписывая себе то, что подносили им с готовностью их мучители. Конечно, в теории я допускал, что колдовство всё-таки существует. Что бабки в деревнях действительно заговаривают больные зубы и грыжу, и не случайно ведь в Африке на полном серьёзе верят в магию вуду даже полиция и правительство. Сейчас же я уже не знал, во что я верю. Я видел живых древнегреческих богов, я говорил с людьми, умершими тысячи лет назад. Так что скорее это в мир живых я теперь верил. А этот мир — знал.
— Мы стремились постигать непознанное в те времена, когда это было ещё не принято. Поэтому всё у нас облекалось в некие причудливые формы, символы… Мы искали. Это был очень непростой поиск. Мы жили среди христиан, когда христианство было уже довлеющей, господствующей религией. Оно проникало везде и всюду, влияло абсолютно на всё. И всё же мы верили по-другому, и поклонялись… другому. Отсюда такая двойственность в нас, которой ты и представить себе не можешь. Такой разлом, который болит в ком-то сильней, в ком-то слабей. Отчасти мы верили себе, отчасти — им… Наша религия была религией противодействия обречённости. Несвободе. Она была борьбой, протестом — и она же была для многих капканом, тупиком.
