Через четыре недели моего пребывания в стационаре родные решили по воздуху переправить меня в Роли – в больницу, где работал папа. Мне казалось, они затеяли это, чтобы было удобнее организовать похороны, но на самом деле они пытались вернуть себе контроль над ситуацией – это легче сделать, когда знаешь врачей, медсестер, здание.
Я по-прежнему оставался без диагноза.
В Роли меня положили в отделение интенсивной терапии больницы Рекса, расположенной менее чем в полутора километрах от стадиона Картера – Финли, где герои моей юности, футболисты команды Университета штата Северная Каролина, и тысячи кричащих фанатов зародили во мне одержимость американским футболом. В детстве я много раз молился о том, чтобы на поле случилось чудо. Мои молитвы, кажется, никогда не были услышаны, и я плакал от поражений.
Теперь ставки изменились, но ощущал я то же самое. Мне делали еще больше анализов. Люди вокруг действовали еще активнее. Но результатов эта деятельность приносила еще меньше.
Я помню, как мой взгляд сфокусировался на каком-то предмете возле койки. Через некоторое время я осознал, что гляжу на телефонный провод. Сестры только что вышли из палаты, и я понял, что остался в одиночестве. К тому моменту умственная деятельность в основном прекратилась и мысли мои представляли собой простые комбинации. Я один. Я страдаю. Смерть неизбежна. Семья страдает, когда меня видит. Вот предмет, который может это исправить. Возникшая идея принесла мне боль и облегчение одновременно. Я не хотел умирать, однако ускорить то, что и так неизбежно, имело смысл. В какой-то другой вселенной мои мысли совпали с действиями: руки потянулись вверх, обернули провод вокруг шеи и я закрыл глаза, чтобы больше никогда их не открыть. Я избавился от ада на земле. К счастью, в этой вселенной все сложилось иначе. В своих размышлениях – наверное, это был первый проблеск выздоровления – я переключился на семью. Я подумал, что, убив себя, сделаю им только хуже. Здесь мои мысли замедлились, а затем остановились.
А потом без каких-то видимых причин мое состояние стабилизировалось, и я пошел на поправку. Анализы показывали улучшение функции печени и почек, жидкость, скопившаяся вокруг сердца и легких, начала уходить, и боли ослабли. Гемангиомы уменьшились. Мне стали реже делать переливание эритроцитов и тромбоцитов. Тошнота и рвота отступили, и я впервые за пять недель пообедал. Я прошел коридор отделения до середины. А вскоре – до конца. В Пенсильванской больнице меня с самого начала накачивали высокими дозами кортикостероидов – в интенсивной терапии так поступают, когда не знают, что еще делать. Тогда это не вызвало немедленных изменений, но, может быть, за несколько недель лечение достигло какой-то «критической массы», и эффект проявился. Разум тоже постепенно возвращался к норме: телефонный провод у моей койки стал обычным дешевым проводом больничного телефона. Помехой и анахронизмом. Больше ничем.
