– Как, черт подери… – охнул я.
Мистер Батлер все еще давился хохотом.
– Так и думал, что вам такого видеть не доводилось. Я и сам оторопел.
– Но каким образом? – спросил я, не в силах отвести взгляд от редкого зрелища.
– Это Моисей сам учудил, – ответил фермер. – Чуть он начал самостоятельно лакать, хозяйка пошла присмотреть для него местечко во дворе потеплее. Ну и выбрала хлев, потому как Берта только-только опоросилась и я ей обогреватель поставил. Вот и тепло тут – дальше некуда.
Я кивнул:
– Да, очень уютно и мило.
– Ну, оставила она Моисея тут и блюдечко молока ему налила, – продолжал фермер. – Да только малыш возле обогревателя не задержался. Заглянул я сюда, смотрю – а он уже к молочному кранику пристроился.
Я пожал плечами:
– Говорят, в нашей профессии каждый день сталкиваешься с чем-то новеньким, но о подобном я даже не слышал. Ну, как будто молоко это идет ему на пользу. А он только так питается? Или из блюдечка тоже пьет?
– Должно быть, и так и так. Кто его знает!
Каким бы коктейлем Моисей не ублажался, он быстро превратился в упитанного красавчика с шерсткой неописуемой шелковистости, которой, возможно, был обязан свинячим компонентам в своем рационе, а возможно, что и нет. Берту, его кормилицу, словно бы ничуть не тревожило присутствие мохнатого приемыша, и она с довольным похрюкиванием подталкивала его пятачком, точно собственного отпрыска.
Со своей стороны, Моисей явно находил общество свиньи и поросят чрезвычайно приятным. Когда поросята сбивались в кучу и засыпали, Моисей обязательно пристраивался между ними, а когда через два месяца его юные собутыльники были отлучены от матери, он доказал свою привязанность к Берте, проводя с ней заметную часть своего времени.
Это продолжалось годы и годы. Я часто видел, как он в закутке с наслаждением трется боком об уютный бок свиньи, но особенно он запомнился мне на своем любимом месте: свернувшись на верху ограды, черный кот, словно бы в задумчивости, созерцает первый теплый приют в своей жизни.
Игрун. Кот с дюжиной жизней
Когда кошки и собаки, которых мы лечили, в конце концов умирали, хозяева иногда приносили нам их мертвые тельца. Это всегда было очень грустно, и у меня сжалось сердце, когда я увидел лицо старого Дика Фосетта.
Он поставил на стол в смотровой самодельную кошачью корзинку и тоскливо посмотрел на меня.
– Игрун… – сказал он, и губы у него беспомощно задрожали.
Я не стал задавать вопросы, а начал развязывать шнурки, стягивающие картонную коробку. Купить настоящую кошачью корзинку Дику было не по карману, но он уже приходил с этой картонкой, в стенках которой сделал дырки.
