Случилось это накануне первой мировой войны, когда Терешко имел молодых волов и слыл хозяином. Кто-то ему посоветовал подать иск на Ванжулу в уездный суд, чтобы отсудить какую-нибудь компенсацию за увечье Химы. Сосед помог составить иск, и, положив бумагу за пазуху, Магирка запряг волов в подводу и до уездного городка — тринадцать верст — вел их на поводу. Можно было бы и без волов пойти в уезд, но ему хотелось показать судьям, что он не какой-то там бродяга, а хозяин. В суде иск даже не приняли: у Фомы и там была своя рука. Доведенный до отчаяния, Магирка продал волов и подводу и вернулся домой пьяным. С тех пор даже в будние дни он напивался до потери сознания.
Началась война. Магиркиного Петра призвали в войско. А через полгода его привез домой военный санитар: на фронте Петро лишился рассудка.
Михайлик не раз видел, как Петро, худой, невысокий, с русой курчавой бородой, сидел у своей хаты, уставясь куда-нибудь бездумными, мутноватыми глазами, и улыбался. Порою сам с собой разговаривал, выходил на улицу, собирал в карманы ржавые гвозди, осколки стекол или черепков, камешки. За ним бегали ребятишки, дразнили, насмехались над ним.
Петро, бывало, обернется, нацелит на них указательный палец и крикнет: «Пиф-паф! Разбегайтесь, глупые, не то всем вам капут!»
Дети смеялись, а Петро, напуганный их смехом, пускался наутек.
Изредка к нему приходило просветление. Тогда он нанимался к кому-нибудь на работу. Однажды он пришел и к Леснякам, предложил «за харчи» почистить колодезь. Сидя на дне колодца, Петро накладывал в ведро жидкий глинистый ил, отец Михайлика вытаскивал его и выливал на землю. Жидкий ил ручейками стекал на улицу, янтарными блестками сверкал на солнце, и Михайлик лепил из него разные фигурки. Вечером, когда Петро, закончив работу, умывался, Михайлик спросил его:
— Дядька Петро, почему вы все время молчите?
Петро медленно утерся полотенцем, вздохнул и, отдавая полотенце Захару Лесняку, заикаясь проговорил:
— У нас, па-парень, го-горе… Т-такое г-горе, что лу-лучше б его век не знать…
После ужина Лесняк проводил Петра до ворот и, вернувшись в хату, сказал Михайлику:
— Ты, сынок, прямо в открытую рану Петру пальцем ткнул. Зачем ему напоминать о его несчастье?
В один из осенних дней вместе с соседскими детьми Михайлик пошел посмотреть на Магирково «представление». Старый Магирка в расстегнутой полотняной рубахе выбежал из хаты, вырываясь из рук сына и дочери, приблизился к воротам и, навалившись узкой исхудалой грудью на потемневшие, в зеленых полосах, подгнившие доски, посмотрел пьяными глазами на высокий Ванжулов забор и закричал:
