— Ай-ай-ай! Такой маленький, а уже озорничает. — Приглядевшись к нему пристально, слегка усмехнулась и добавила приветливее: — А ты, Михайлик, будешь счастливым.
Озорник робко спросил:
— А вы почем знаете?
— Да уж знаю, раз говорю. Издавна подмечено: если мальчик на маму похож — под счастливой звездой родился, — пояснила старуха и пошла к соседнему двору. Она, как оказалось, была их соседка, и звали ее бабкой Лукией.
Долго думал Михайлик над ее словами. Проходили дни, а слова эти будто засели в голове. В конце концов он не вытерпел и, выбрав момент, когда бабка Лукия грелась на солнышке у своей хаты, подбежал к ней:
— Бабуся, расскажите мне, каким счастливым я буду, когда вырасту?
Старуха с удивлением посмотрела на него своими выцветшими глазами и, задумавшись на миг, проговорила:
— Расскажу, почему не рассказать? — И начала расписывать будущее Михайлика: — Вырастешь крепким и работящим, будешь правдивым и чужого добра не станешь загребать. Ни одна дорога не будет тебе заказана. Пойдешь по земле легко и весело. А случится на твоей дороге вода — по воде пройдешь. А попадется пропасть глубокая — по воздуху перелетишь…
— Как голубь? — радостно переспросил Михайлик.
— Может, как голубь, а может, и сизым орлом, — ответила бабка Лукия. — Увидишь на свете много красоты дивной. И полюбит тебя девушка пригожая и ясная, как утреннее солнце, и сердцем добрая, и верности — кремневой…
Бабка гладила Михайликовы волосы, ласково заглядывала ему в глаза и так расписывала будущую его судьбу, словно песню пела:
— И будешь ты, Михайлик, ходить с кожаным портфелем, в зеленом галифе с красным кантом и в новеньких галошах…
В Сухаревке в те времена тоже начали появляться «портфельщики». Сперва чужие — представители из районного центра или из губернии, а потом и свои, сельские комбедовцы. Были среди них уже и такие, что носили черные поблескивающие галоши.
— Ты, Михайлик, — закончила старуха свой рассказ, — еще доживешь до того дня, когда и в ахтанобиле ездить будешь, в комсомол, а может, и в коллектив запишешься. Слух идет, что счастье наше — в коллективе. Но мне этого счастья не увидеть, да и не пойму я — какое оно будет.
А Михайлик уже и «ахтанобиль» видел: он недавно проехал по улице, гремя и фыркая, оставив после себя в воздухе непривычный запах бензина.
Напророчила старуха всякой всячины Михайлику, да вскоре и умерла. На похороны мама его не взяла: была зима, а у Михайлика не было ни обуви, ни порток. Вообще в ту пору сельским мальчикам первые штаники шили перед тем, как в школу идти.
